22 мая 2014 Архив
Фото: слева направо: Роб Парк, Брэд Кацуяма, Ронан РайанЭто было тихое, добропорядочное место – в недалеком будущем все узнают о том, что его сотрудники смогли противостоять искушению предоставить клиентам необеспеченные займы или ввергнуть их в руки невежественных инвесторов. Но менеджеры банка никогда не задумывались – в те редкие моменты, когда они вообще о чем-либо задумывались – как заторможенно работал RBC. Боссы Кацуямы отправили его в Нью-Йорк из Торонто в 2002-м, когда ему было 23 года – это было сделано в рамках программы «большого рывка», призванной вывести RBC в игроки Wall Street. Горькая правда заключалась в том, что об этом банке там никто и не слышал. «Канадцы постоянно говорят: «Мы слишком часто отдаем свои деньги американцам», – рассказывает Кацуяма. «Чего они не понимают, так это того, что платить американцам приходится, поскольку никто не хочет работать на RBC. RBC – это пустое место».
До приезда в рамках программы банковского развития Кацуяма никогда всерьез не задумывался о работе на Wall Street и жизни в Нью-Йорке. Для него это был первый урок по освоению американского стиля жизни, и он сразу же поставил Брэда в тупик – так сильно Нью-Йорк отличался от того, к чему Кацуяма привык в Канаде. «Здесь всего было в избытке», – говорит он. «За год жизни в Нью-Йорке я встретил больше хамов, чем за всю предыдущую жизнь в Канаде. Люди здесь жили не по средствам, они не вылезали из долгов. Это шокировало меня больше всего. Долги были понятием для Канады неестественным. Долги считались злом».
В первые годы работы на Wall Street Кацуяма торговал сначала акциями энергетических предприятий США, а затем ценными бумагами ИТ-компаний. В результате ему предложили возглавить группу трейдеров Королевского Банка Канады – примерно из 20 человек. В торговом зале RBC существовало правило «придурков-не-берем» (вообще-то, в среде сотрудников это правило носило еще более колоритное название): если кто-то приходил в RBC в поисках работы, и выяснялось, что по повадкам это типичный «придурок с Wall Street», его ни за что не нанимали, вне зависимости от того, сколько денег он обещал принести компании. В корпоративной среде даже существовал специальный термин: «RBC-совместимый». Хотя Кацуяма считал его ужасающе канадским, он, Брэд, тоже был «RBC-совместимым». Кацуяма полагал, что лучший способ управлять людьми – это убедить их в том, что твое влияние положительно скажется на их карьерном росте. А еще он верил, что единственный способ убедить подчиненных в этом – действительно способствовать их карьерному росту.
Проблемы у него начались к концу 2006-го, после того, как RBC за $100 миллионов приобрел американскую компанию Carlin Financial, специализирующуюся на электронных торгах. По мнению Кацуямы, вся сделка происходила с чрезмерной поспешностью – его канадское руководство приобрело фирму, не зная толком почти ничего ни о самой Carlin Financial, ни об электронных торгах. Дела начали принимать тревожный оборот. Кацуяма обнаружил, что работает бок о бок с группой американских трейдеров, которые меньше всего на свете вписывались в рамки корпоративной культуры RBC. В первый же день после слияния Кацуяма получил звонок от взволнованной сотрудницы, которая шептала в трубку: «У нас тут в офисе ходит какой-то парень в подтяжках и с бейсбольной битой». Этим парнем оказался исполнительный директор Carlin Financial, Джереми Фроммер, который был кем угодно, но только не «RBC-совместимым». Вернувшись в свою альма матер, Университет Олбани, годы спустя, чтобы произнести речь о секрете своего успеха, Фроммер поведал группе студентов бизнес-курсов: «Важно не просто летать первым классом – я должен знать, что все мои друзья при этом летят в «экономе».
Переехавшим в офисы Carlin нью-йоркским сотрудникам RBC вскоре пришлось посетить собрание, на котором Фроммер готовился разъяснить всем и каждому, что-на-самом-деле-происходит-на-фондовых-рынках. На собрании Фроммер встал напротив плоского монитора, висящего на стене. «Он поднимается и говорит, что сейчас торговля на фондовых рынках – это вопрос скорости», – рассказывает Кацуяма. «А затем заявляет: «Я собираюсь показать вам, как быстро работает наша система». Рядом с ним сидит парень с клавиатурой. Фроммер командует: «Ввести ордер!» Парень жмет Enter. И ордер появляется на экране. Фроммер продожает: «Видите! Видите, как быстро!!!» Парень всего-то и сделал, что ввел с клавиатуры обозначение акции, после чего оно высветилось на экране, точно так же, как если бы вы просто печатали текст. «А потом он продолжает: «Давай еще раз!» И парень снова нажимает Enter. И все кивают головой. Дело было в 5 вечера. Рынок уже закрылся; с акциями ничего не произошло. Но Фроммер просто светился от мысли: «О Боже, поглядите, это же происходит в реальном времени!»
Кацуяма не верил собственным глазам. Он думал: парень, у которого мы только что купили нашу новую трейдинговую платформу или сам не понимает, что его демонстрация технических достижений – это полный бред, или, что еще хуже, считает, что мы не в состоянии это понять.
Практически в тот же самый момент, когда в жизнь Брэда Кацуямы вторглась Carlin Financial, фондовый рынок США начал вести себя странно. До того, как RBC приобрела это с, позволения сказать, произведение искусства из мира электронных торгов, компьютеры Кацуямы работали в точности так, как им было положено. А потом перестали. Раньше, если Брэд видел на экране монитора, что 10 000 акций Intel продаются по цене $22, он понимал, что может купить эти десять тысяч акций Intel по 22 доллара за штуку. Ему нужно было лишь нажать на кнопку. Однако, нажимая на кнопку весной 2007 года, он не подозревал, что сделка испарится в никуда. За все семь лет работы на бирже он был уверен в том, что может посмотреть на экран монитора и увидеть текущее состояние рынка. Теперь же то, что он видел на экране, стало фикцией.
Работать в таких условиях Кацуяма не мог. Основной его, трейдера, задачей было выполнение роли посредника между инвесторами, которые хотели купить или продать большие объемы акций и рынками, работавшими с меньшими объемами ценных бумаг. То есть, скажем, инвестор хочет продать блок из трех миллионов акций Intel, а на рынке наблюдается потребность только в одном миллионе: в этом случае Кацуяма должен выкупить весь блок у инвестора, миллион продать сразу же и следующие несколько часов крутиться, как белка в колесе, чтобы пристроить остальные два. Но, не зная реальной потребности рынка, Кацуяма не мог назначить цену на крупный блок ценных бумаг – и теперь, что бы ни происходило на экране его монитора, энтузиазма продолжать работу у Брэда становилось все меньше.
К июню 2007-го проблема разрослась так, что игнорировать ее уже не было никакой возможности. До этого Кацуяма поступил так же, как и большинство других пользователей, сталкивающихся с проблемами с компьютером: он обратился в техподдержку. Сотрудники техподдержки поступили так же, как они поступают всегда и везде: решили, что Кацуяма где-то сам напортачил по ошибке. «Первым делом эти ребята начали говорить о «человеческом факторе», – рассказывает Брэд. «Как будто трейдеры – это сборище деревенских дурачков».
Кацуяма возмущался так активно, что техподдержка вызвала разработчиков, ребят, которые пришли в RBC после поглощения Carlin. «Они заявили, что все это оттого, что я нахожусь в Нью-Йорке, а фондовый рынок – в Нью Джерси, и мои данные по рынку устарели», – говорит Кацуяма. «Потом они выдали, что так происходит потому, что на рынке помимо нас торгуют еще тысячи людей. Мол, я не единственный, кто пытается что-то сделать с акциями. А еще происходят разные события. И новости всякие выходят».
Если все так, как вы говорите, спросил их Кацуяма, то почему же рыночные данные перестают соответствовать действительности только тогда, когда он, Кацуяма, пытается получить к ним доступ? Для пущей убедительности Брэд заставил разработчиков стоять у него за спиной, уставившись в монитор. «Я сказал: «Смотрите внимательно. Я хочу купить 100 000 акций AMD. Я хочу заплатить $15 за акцию. Сейчас на рынке есть 100 000 акций AMD по этой цене – 10 000 на бирже BATS, 35 000 на Нью-Йоркской Фондовой, 30 000 на Nasdaq и 25 000 на Direct Edge – все видно на экране. Так вот сейчас мы присядем и будем очень внимательно смотреть на экран, а я положу палец на клавишу Enter. И когда я вслух досчитаю до пяти…»
«Раз…
Два…Видите, ничего не происходит.
Три…Все еще по пятнадцать долларов…
Четыре…Никакого движения на рынках…»
«Пять». Потом я нажал на Enter и – бац! – все полетело к чертям. Все офферы пропали, а рыночные цены моментально выросли».
Кацуяма повернулся к разработчикам: «Кажется, я и есть эти самые «разные события». И «всякие новости» – это тоже, видимо, я».
Пока вы моргаете
Высокочастотный трейдинг – процесс дискретный, он формируется за счет «микротолчков». Нижняя линия этого графика – активность фондового рынка включающая действия с акциями General Electric в течение 100 миллисекунд (0,1 секунды) в 12:44 пополудни 19 декабря 2013 года. Серый блок – пятимиллисекундное окно, в течение которого акции GE активно продавались и покупались – за это время были проведены 44 операции с акциями.
На это у них ответа не нашлось. Кацуяма предположил, что виной всему была установка ПО компании Carlin. «По мере того, как проблема с рыночными данными обострялась, я начал понимать, что моей реальной головной болью были их кошмарные технологии».
Но чем больше он общался с инвесторами с Wall Street, тем яснее становилось, что они сталкиваются с теми же проблемами. Близкий друг Брэда торговал акциями в крупном хедж-фонде SAC Capital из Стэмфорда, штат Коннектикут, знаменитом (а в недалеком будущем – печально знаменитом) тем, что всегда был на шаг впереди фондового рынка США. Кацуяма рассудил, что если кто-то и знал о рынке больше него, то это был кто-то из SAC Capital. Одним весенним утром он сел на поезд до Стэмфорда и провел весь день наблюдая за торгами своего приятеля. И выяснил: несмотря на то, что его друг использовал ПО от Goldman Sachs и Morgan Stanley, он сталкивался с той же проблемой, что и RBC – нажимая на кнопку в попытке купить акции, выяснял, что рынок убежал далеко вперед. «Когда я увидел, как торгует этот парень и как он остается в дураках, я понял, что это не только моя проблема. Моя головная боль была головной болью всего рынка. И тут я подумал: «Ну ничего себе, как все серьезно».
Людям всегда казалось, что раз Брэд Кацуяма – азиат, то он обязательно должен быть компьютерным гением. В реальности он не мог (или не хотел) даже настроить свой цифровой проигрыватель. Что он действительно мог – так это различать, кто из ИТ-специалистов действительно знал свое дело, а кто – нет. Так что он не особенно удивился, когда в RBC [Royal Bank of Canada, Королевский Банк Канады – прим. перев.] в конце концов прекратили попытки найти кого-то, кто мог бы навести порядок в их электронных торгах, и попросили его, Кацуяму, взять эту задачу на себя. Он, однако, серьезно озадачил друзей и коллег тем, что согласился взяться за это, при том что: а) у него уже была спокойная и «непыльная» работа по управлению «живыми» трейдерами, за которую он получал $1,5 млн. в год и б) RBC нечего было добавить в процесс электронных торгов. Рынок был в замешательстве; крупным инвесторам были нужны лишь несколько трейдинговых алгоритмов, которые распространяли брокеры, а Goldman Sachs, Morgan Stanley и Credit Suisse уже давно заняли эту нишу.
Итак, Кацуяма возглавил бизнес под названием электронный трейдинг – при том, что продавать он мог только никудышное ПО от Carlin Financial. Чего у него в этот момент было в избытке, так это вопросов, на которые не было ответа. Почему, например, в промежутке от публичных фондовых бирж и до темных пулов [ликвидности] – частных бирж, которые создаются банками и брокерами, не отчитывающимися в реальном времени о своей трейдинговой активности – существует не меньше 60 организаций, преимущественно расположенных в Нью Джерси, где можно купить любую акцию, котирующуюся на бирже? Почему на одной бирже вам платят за то или иное действие – например, за продажу акций, в то время, как на другой за это же действие с вас, наоборот, взимают плату? Почему состояние рынка на экранах компьютеров с Wall Street оказывается фикцией?
Кацуяма нанял Роба Парка (Rob Park), одаренного ИТ-специалиста, чтобы тот объяснил ему, что в действительности происходит внутри всех этих «черных ящиков» с Wall Street, и вместе они начали собирать команду, чтобы расследовать происходящее на фондовом рынке США. Как только команда была сформирована, Кацуяма убедил своих начальников в RBC пойти на то, что вылилось в серию экспериментов. В течение нескольких следующих месяцев он и его ребята планировали торговать акциями не ради прибыли, а чтобы проверить свои теории. В RBC согласились дать команде возможность тратить до $10 000 в день, чтобы выяснить, почему состояние рынка по каждой выбранной акции радикально менялось каждый раз, когда в RBC пытались провести с ней ту или иную торговую операцию. Кацуяма попросил Парка подумать над тем, какие теории могут это объяснить.
Они начали с публичных рынков, насчитывающих 13 фондовых бирж, расположенных в четырех различных местах и возглавляемых Нью-Йоркской Фондовой Биржей, Nasdaq, BATS и Direct Edge. Первая теория Парка заключалась в том, что биржи не группируют вместе все ордера по одной цене, а располагают их в некоторой последовательности. Вы и я можете ввести ордер на покупку 1000 акций Intel по цене $30 за штуку, однако вы можете каким-то образом получить право отменить свой ордер, если мой был исполнен. «Мы начали укрепляться в мнении, что люди отменяли ордера», – говорит Парк. «Что это были фантомные ордера».
Эта коробка, хранящаяся в здании в Секаукусе, штат Нью Джерси, содержит 38-миллиметровый оптоволоконный кабель, который создает небольшие задержки при обработке ордеров, тем самым уравнивая шансы разных трейдеров.
Кацуяма попытался отправлять ордера на отдельно выбранные биржи, практически уверенный в том, что это может подтвердить, что некоторые или даже все биржи допускают появление фантомных ордеров. Но нет: к своему удивлению он выяснил, что по ордеру, отправленному на конкретную биржу, он спокойно мог купить выставленные на продажу акции. То, что он видел на экране компьютера, действительно было реальным состоянием рынка. «Я думал, …с ней, с этой теорией», – говорит Кацуяма. «А еще я думал, что другой теории у нас нет».
В этом не было никакого смысла: Почему рыночные данные на экране компьютера реальны, если отправлять ордер на конкретную биржу, но перестают соответствовать действительности, если отправлять ордер всем биржам сразу? Команда начала отправлять ордера группам бирж в различных комбинациях. Первыми были Нью-Йоркская Фондовая Биржа и Nasdaq. Потом Нью-Йоркская Фондовая, Nasdaq и BATS. Потом Нью-Йоркская Фондовая, Nasdaq BX, Nasdaq и BATS. И так далее. И чем дальше продвигалось дело, тем все становилось загадочнее. Чем больше бирж было в списке, тем меньше становился процент исполнения ордера, чем больше становилось площадок, на которых они хотели купить акции, тем меньше акций им, в конечном итоге, удавалось купить. «Было только одно исключение», – говорит Кацуяма. «Скольким бы биржам мы ни посылали ордера, мы всегда могли купить все акции, выставленные на BATS». У Парка не было этому объяснения: «Я просто решил, что BATS, должно быть, отличная биржа!».
Однажды утром во время душа Робу Парку пришла в голову другая теория. Он попытался представить увиденный им до этого график, показывающий, сколько времени занимала отправка ордера с компьютера Брэда Кацуямы, расположенного в World Financial Center, до каждой из бирж.
Количество времени, требуемое на эту операцию, было фантастически крохотным: в теории быстрее всего ордер с компьютера Кацуямы на Манхэттене доходил до биржи BATS в Вихокене, штат Нью Джерси – это занимало две миллисекунды. Дольше всего ордер шел до биржи Nasdaq в Картерете, штат Нью Джерси – это занимало четыре миллисекунды. На практике эти числа могли значительно меняться в зависимости от траффика в сети, а также сбоев оборудования между двумя пунктами. Даже чтобы быстро моргнуть нужно 100 миллисекунд – и тем сложнее было поверить, что за время, меньшее, чем мы тратим на моргание, может произойти что-то, имеющее реальные последствия на рынке. Аллен Жэнь (Allen Zhang), которого Кацуяма и Парк считали самым талантливым программистом в команде, написал код, встраивающий «задержки» в процесс отправки ордеров на «близлежащие» биржи, так, что они приходили туда в то же время, что и на биржи «отдаленные». «Это было нелогичным», – рассказывает Парк, «потому что все говорили нам: чем быстрее, тем лучше. Мы должны были бы ускоряться, а мы, наоборот, пытались замедлиться». Однажды утром они сели протестировать программу. Когда с компьютера отсылали ордер на покупку, который в итоге не исполнялся, экраны загорались красным. Когда ордер исполнялся частично – коричневым, а когда исполнялся полностью – зеленым.
И в этот раз экраны высветились зеленым.
Скоростной трейдинг
За микросекунды, которые требуются высокочастотному трейдеру, чтобы его ордер достиг различных фондовых бирж, расположенных в городах штата Нью Джерси (голубые линии), ордер обыкновенного трейдера как правило проходит лишь расстояние, отмеченное красным. Временной разрыв – который теперь находится под наблюдением Генерального прокурора Нью-Йорка – может в ряде случаев нести в себе финансовые выгоды.
«Шел 2009 год», – говорит Кацуяма. «До этого я наблюдал подобную картину два года и точно не был первым, кто выяснил, что в действительности происходит. Так что же случилось с остальными?» Ответ, судя по всему, содержался в самом вопросе: все, кто разобрался с проблемой, старались на ней заработать.
Теперь он и RBC получили инструмент, который можно было продавать инвесторам: программу, написанную Жэнем, которая встраивала задержки в процесс отправки ордеров. Этот инструмент позволял трейдерам, таким как Кацуяма, выполнять свою работу – брать на себя риск от имени крупных инвесторов и торговать большими объемами акций. Теперь такие трейдеры могли вновь доверять цифрам на экранах компьютеров. Программе понадобилось имя. Команда ломала головы, пока однажды какой-то трейдер не вскочил с криком: «Чувак, ты должен назвать эту штуку Тор [Thor]! Молот!» [В оригинале статьи и молот, и самого Тора называют одинаково, однако «каноническое» название молота Тора – Мьёлльнир (Mjöllnir) – прим. перев.]. Кого-то попросили придумать словосочетание, которое можно было бы сократить до акронима Thor – слова подобрали, но никто их не запомнил. Программу так и стали звать – Thor. «Я понял, что мы придумали что-то действительно стоящее, когда слово Thor стали использовать, как глагол», – говорит Кацуяма. «Когда я услышал, как кто-то закричал: «Thor it!».
Другим доказательством того, что они нашли верный подход к решению проблемы, стали встречи Кацуямы с некоторыми из крупнейших инвестиционных менеджеров мира. Первый визит Кацуяма и Парк нанесли Майку Гитлину (Mike Gitlin), который руководил глобальной торговлей миллионными активами для компании-инвестиционного менеджера T. Rowe Price. История, которую они рассказали, не показалась Гитлину полной неожиданностью. «Вы могли увидеть, как что-то изменилось совсем недавно», – сказал Гитлин. «Вы могли увидеть, что когда вы пытаетесь торговать акциями, рынок понимает, что вы собираетесь сделать, и начинает движение против вас». Но Кацуяма обрисовал куда более детальную картину фондового рынка – картину, которую Гитлин едва ли представлял себе – и на этом рынке все казалось подозрительным. Брокерская компания с Wall Street, которая решала, отправлять ли на рынок ордера на покупку или продажу от T. Rowe Price, имела огромное влияние на то, как и где исполнялись эти ордера. При этом некоторые биржи платили брокерским компаниям за их ордера, другие, напротив, сами взимали за это плату.
Не влияло ли это на то, где брокер решал разместить ордер – даже если решение шло вразрез с интересами инвесторов, которые брокер должен был представлять? Никто не знал наверняка. Другой подозрительной активностью была «плата за поток ордеров». К 2010 году каждая брокерская компания в США и все онлайн-брокеры эффективно торговали на аукционах ордерами своих клиентов. Онлайн-брокеру TD Ameritrade, например, платили сотни миллионов долларов ежегодно, за то, что тот отсылал ордера в хедж-фонд под названием Citadel, который работал с ними от лица TD Ameritrade. Почему фонд Citadel был готов платить так дорого за возможность наблюдать за потоком ордеров? Никто не знал наверняка, в чем была выгода Citadel.
Кацуяма и его команда подсчитали, насколько дешевле они стали покупать акции, когда устранили вероятность того, что какие-то неизвестные трейдеры могут провести опережающую сделку. Например, они купили 10 миллионов акций Citigroup, а затем, когда акции торговались по $4 за штуку, выручили с них $29 000 – или меньше 0,1% от общей цены. «Это был практически «неощутимый» сбор», – говорит Парк. Эта сумма выглядит незначительной, пока вы не знаете, что средний объем торгов в США в рамках одного дня составляет $225 миллиардов. Такой же сбор от всей этой суммы составляет практически $160 миллионов в день. «Это удавалось так хитро провернуть, потому что вы ни о чем не могли знать», – говорит Кацуяма. «Это происходило в столь крошечных масштабах [при огромной частоте операций в единицу времени – прим. перев.], что даже если бы вы попытались вывести весь процесс на чистую воду, вы не смогли бы это сделать. Людей обманывают потому, что они не могут вообразить себе микросекунду».
Ронан Райан (Ronan Ryan) не был похож на трейдера с Wall Street. У него была бледная кожа, покатые плечи и вел он себя с тревожной настороженностью человека, пережившего один массовый голод и ожидающего приход нового. Кроме того, ему не хватало типичной для трейдера с Wall Street способности казаться умнее и способнее, чем он был на самом деле. И все же, он безумно хотел работать здесь, с того самого дня, когда он 20-летним парнем впервые увидел торговые площадки Wall Street. «Сложно не поддаться искушению представить себя среди всех этих ребят с Wall Street, которых боятся и которые зарабатывают столько денег», – говорит он.
Он родился и вырос в Дублине, в 90-е, в возрасте 16 лет, переехал в Америку. Шесть лет спустя его отца отозвали обратно в Ирландию, а Ронан остался в Штатах. Он считал, что если у тебя есть возможность не возвращаться в Ирландию, то лучше этого не делать. Он выбрал свой вариант американской мечты. После окончания Университета Фейрфилда в 1996 он разослал письма всем банкам с Wall Street, но получил только один ответ от компании, которая даже по его неискушенным представлениям была полукриминальной брокерской фирмой, торгующей грошовыми акциями.
В конце концов он встретил другого коренного ирландца, который работал в нью-йоркском офисе MCI Communications, большого телекоммуникационного оператора. «Он дал мне работу только потому, что я был из Ирландии», – говорит Райан.
Он всегда был смышленым, но никогда не изучал ничего «практического». Он почти ничего не знал о технологиях. А теперь начал изучать на эту тему буквально все. «Это захватывающе, если постараться не превращаться в ботаника и стремиться выяснить, как все работает», – говорит он. Как информация передается по медным проводам и как – через оптоволокно? Чем сетевой коммутатор Cisco отличается от коммутатора Juniper? Какие хардверные компании делают самое «быстрое» оборудование и в каких городах есть здания (лучше всего – старые заводские помещения) с этажами, способными выдержать вес этого оборудования? Он изучал, как в действительности информация передается из одного пункта в другой – когда речь идет не о «прямой» линии, принадлежащей одному телеком-оператору, а об извилистом пути, на котором работают сразу несколько компаний.
«Когда вы звоните из Нью-Йорка во Флориду, вы даже не представляете, сколько различных типов оборудования оказываются задействованы в том, чтобы это произошло. Вы, вероятно, воображаете, что это все выглядит, как две банки и натянутый между ними кусок веревки. Но это не так». Линия связи, соединяющая Нью-Йорк и Флориду, обслуживается компанией Verizon в Нью-Йорке, AT&T во Флориде и MCI между ними; она петляет от одного населенного пункта до другого.
Райан не мог стать трейдером, но к 2005 году его клиенты как никогда походили на крупные банки с Wall Street. Он проводил целые недели в зданиях Goldman Sachs, Lehman Brothers и Deutsche Bank, пытаясь проложить лучшие маршруты для их оптоволоконных сетей и найти лучшие машины для проведения их операций на фондовом рынке.
В 2005 году он начал работать на BT Radianz, компанию, которая появилась после 11 сентября, когда атаки на Всемирный Торговый Центр обрушили большую часть коммуникационных систем на Wall Street. Компания обещала создать системы менее подверженные внешним атакам. Работа Райана заключалась в том, чтобы продать финансовому миру идею перепоручить работу с его информационными сетями компании Radianz. В частности, он должен был продавать банкам на правах совместной аренды их компьютеры в датацентре Radianz в Натли, штат Нью Джерси, чтобы те были ближе к месту реального проведения торгов.
Незадолго после того, как Райан устроился на работу в Radianz, ему позвонили из хедж-фонда в Канзас-сити. Звонивший сказал, что работает в компании Bountiful Trust, торгующей акциями на фондовом рынке, и слышал, что Райан – эксперт в вопросах перемещения финансовой информации из одной точки в другую. У Bountiful Trust возникли проблемы: при торговле акциями между Канзас-сити и Нью-Йорком слишком много времени уходило на то, чтобы определить, что происходит с ордерами компании – какие акции были проданы или куплены. В компании также стали все чаще замечать, что стоило им разместить ордера, как рынок менялся так, что они становились неактуальны. «Он сказал: «Наша задержка составляет 43 миллисекунды», – вспоминает Райан. «А я спросил: «Что, черт побери, такое миллисекунда?».
«Задержка» была попросту временем между моментом, когда сигнал был отправлен, и моментом, когда он был получен. Задержки в работе трейдинговой системы определяли несколько факторов: «ящики», «логика», «линии». «Ящики» обозначали аппараты, через которые проходил сигнал на пути из пункта А в пункт Б: это могли быть сервера, усилители сигнала и сетевые коммутаторы. «Логикой» называлось программное обеспечение, запрограммированные инструкции, которые руководили «ящиками». Райан не особенно хорошо понимал работу ПО – за исключением того, что писали его, судя по всему, ребята с сильным русским акцентом.
«Линии» были кабелями из оптоволокна, которые передавали информацию от одного «ящика» до другого. Первым и главным показателем, от которого зависела скорость передачи, была длина оптоволокна или расстояние, на которое передавался сигнал. Райан не знал, что такое миллисекунда, но понимал, в чем заключается проблема хедж-фонда из Канзас-сити: он находился в Канзас-сити. Свет в безвоздушном пространстве перемещается со скоростью 186 000 миль в секунду или, другими словами, 186 миль в миллисекунду. Свет в оптоволокне «отскакивает» от стенок и перемещается со скоростью, равной лишь 2/3 от теоретически возможной скорости. «Физику не обманешь – вот чего трейдерам не понять», – говорит Райан.
К концу 2007 Райан зарабатывал сотни тысяч долларов в год, создавая системы, ускоряющие ход торгов на фондовых рынках. И каждый раз поражался тому, как мало знали те, кому он помогал, о технологиях, которые они использовали. За исключением этого он почти ничего не знал о своих клиентах. Среди них были большие банки – Goldman Sachs, Citigroup – о которых наслышаны все. Другие клиенты – Citadel, Getco – были известны в более узких кругах. Он узнал, что некоторые из клиентов были хедж-фондами – это означало, что они брали деньги у внешних инвесторов. Но большинство из них были частными торговыми домами или «проп шопами» [англ. prop shops – прим. перев.], торгующими только на деньги своих основателей. Большое количество компаний, с которыми он работал – Hudson River Trading, Eagle Seven, Simplex Investments, Evolution Financial Technologies, Cooperfund, DRW – были никому не известны, и их это более чем устраивало.
Проп шопы вели себя особенно странно, поскольку были одновременно процветающими и недолговечными. «Обычно в комнате было человек пять. Все – гики. Лидер каждой такой пятерки – просто особенно высокомерная копия любого из них». Сегодня проп шоп торговал, а завтра закрывался, и все его сотрудники отправлялись работать в какой-нибудь крупный банк с Wall Street. Одну группу Райан видел чаще других – четыре русских и один китаец. Высокомерного русского парня, явно их лидера, звали Владимир, и он со своими парнями перепрыгивал из проп шопа в банк и обратно, занимаясь написанием кода, позволявшего принимать решения на основании текущих данных по рынку, тем самым открывая возможности для высокочастотного трейдинга. Райан наблюдал их встречу с одним из наиболее высокопоставленных сотрудников крупного банка с Wall Street, который надеялся переманить их к себе – «большая шишка» откровенно к ним подлизывался. «Он приходит на встречу и говорит: «Обычно я – самый главный человек в комнате, но в данном случае, самый главный человек – Владимир».
«Мне был нужен кто-то из индустрии, чтобы подтвердить правильность моих догадок», – говорит Кацуяма. Если точнее, ему нужен был кто-то, хорошо знающий глубинные процессы из мира высокочастотных торгов. Он потратил большую часть года на «холодное прозванивание» [англ. cold-calling – практика звонков или визитов продавца или брокера к потенциальному клиенту без предварительной договоренности, исключительно по инициативе продавца или брокера – прим. перев.] незнакомцев в поисках стратега из мира высокочастотной торговли, готового «играть против правил». Он уже начал подозревать, что каждый человек, понимающий, на чем зарабатывают высокочастотные трейдеры, сам получал слишком много, чтобы остановиться и объяснить, что они делают. Ему нужно было найти другой подход.
Осенью 2009 друг Кацуямы из Deutsche Bank упомянул одного ирландского парня, который, кажется, был лучшим в мире экспертом, помогающим самым быстрым трейдерам быть еще быстрее. Кацуяма позвонил Робину Райану и пригласил его на интервью по поводу работы на RBC. В этом интервью Райан описал то, что он наблюдал внутри бирж: безумная конкуренция за наносекунды, попытки клиентов установить свои машины как можно ближе к серверам бирж, десятки миллионов долларов, которые тратятся высокочастотными трейдерами за крошечное преимущество в скорости. Фондовый рынок США был теперь классовой системой, состоящей из имущих и неимущих, только теперь у имущих были не капиталы, а скорость (которая позволяла нажить капиталы). Имущие платили за наносекунды, неимущие понятия не имели, насколько эти наносекунды ценны. Имущие наслаждались прекрасным видом на рынок, неимущие же никогда и не видели рынка. «За час общения с ним я узнал больше, чем за шесть месяцев чтения [о высокочастотном трейдинге]», – говорит Кацуяма. «Как только я его встретил, я понял, что его надо нанять к ним».
Он захотел нанять Райана в тот момент, когда еще не смог бы до конца объяснить – ни своему начальству, ни самому Райану – зачем он его нанимает. Он не мог назвать его «вице-президент-отвечающий-за-объяснение-моим-невежественным-боссам-почему-высокочастотный-трейдинг-это-полная-чушь». Поэтому он назвал его «стратегический управляющий по вопросам высокочастотного трейдинга». И Райан наконец-то получил работу в торговом зале Wall Street.
Кацуяма и его команда превратили «проблемную» программу Thor в продукт, который RBC мог продавать инвесторам. Они не контролировали путь, который проходил сигнал, чтобы добраться до бирж, и не знали, каков траффик в сетях. Иногда ордерам требовалось четыре миллисекунды, чтобы добраться до Нью-Йоркской Фондовой Биржи, а иногда – семь. Короче говоря, Thor был непоследователен – потому что, как объяснил Райан, пути, которыми сигнал шел от компьютера Кацуямы до различных бирж, были непоследовательны. Сигнал, посланный с компьютера Кацуямы приходил на биржи в Нью Джерси в различное время потому, что некоторые биржи были удалены от места работы Кацуямы больше других. С максимально возможной скоростью сигнал высокочастотного трейдера проходил от первой до последней биржи за 465 микросекунд или за одну двухсотую от того времени, что мы тратим на моргание (микросекунда – это одна миллионная секунды). Поэтому, чтобы торговые ордера Кацуямы взаимодействовали с рынком в том его состоянии, которое показывали экраны компьютеров, им необходимо было прибывать на все биржи в течение этого 465-микросекундного окна.
Чтобы подтвердить свою точку зрения, Райан принес увеличенные в несколько раз карты Нью Джерси, показывающие оптоволоконные сети, построенные телекоммуникационными компаниями. Карты рассказывали историю: любой трейдинговый сигнал, возникнув на Нижнем Манхэттене, проходил по West Side Highway и выходил из туннеля Линкольна. Сразу же за туннелем в Вихокене, Нью Джерси, находилась биржа BATS. От BATS шли более запутанные пути – их приходилось прокладывать через хаотически выстроенные джерсийские пригороды. «Сейчас Нью-Джерси нашпигован проводами, как индейка на День Благодарения – начинкой», – говорит Райан. Тем или иным путем сигнал шел на запад к Секаукусу, где были расположены биржи семейства Direct Edge, которыми владели совместно Goldman Sachs и Citadel, и на юг, где в Картерете располагались биржи семейства Nasdaq.
Нью-Йоркская Фондовая Биржа, удаленная менее, чем на милю, от компьютера Кацуямы, была ближайшим по отношению к нему фондовым рынком – однако карты Райана показывали, что оптоволоконный кабель пролегал под Манхэттеном окольными путями. «Чтобы добраться от Liberty Plaza до 55 Water Street, сигналу нужно было пройти через Бруклин», – объяснил он. «Чтобы добраться со Среднего Манхэттена в деловой центр, сигналу нужно пройти 50 миль. А чтобы достичь здания через дорогу – 15 миль».
Кацуяме карты, помимо прочего, помогли понять, почему данные по рынку на бирже BATS были такими точными. Причина, по которой они всегда могли купить или продать 100% акций, выставленных на BATS, заключалась в том, что эта биржа всегда была первым фондовым рынком, на который приходили ордера Кацуямы. Новости об их покупках и продажах к этому моменту еще не успевали разойтись по всем остальным биржам. Внутри BATS высокочастотные трейдинговые компании ждали новостей, которые они могли бы использовать для торговли на других площадках. Неудивительно, что BATS и была создана высокочастотными трейдерами.
В результате Брэд Кацуяма пришел к пониманию, что даже наиболее искушенные инвесторы не знали, что происходит на их собственных рынках. Ни большие паевые инвестиционные фонды, подобные Fidelity и Vanguard. Ни крупные фирмы по управлению инвестициями, как T. Rowe Price и Capital Group. Ни даже самые опытные хедж-фонды. Легендарный инвестор Дэвид Эйнхорн (David Einhorn), к примеру, был шокирован; так же отреагировал и Дэн Лоуэб (Dan Loeb), другой видный управляющий хедж-фондом. Билл Акман (Bill Ackman) руководил известным хедж-фондом, Pershing Square, нередко приобретающим крупные объемы акций тех или иных компаний. За два года до того, как Кацуяма появился в его офисе, чтобы объяснить, что происходит, Акман начал подозревать, что люди, возможно, используют информацию о его торгах, чтобы торговать на опережение. «Я постоянно чувствовал утечку информации», – говорит Акман. «Я думал, может быть, это прайм-брокер. Оказалось, что это совсем не тот тип утечки, о котором я предполагал». Специалист по продажам из RBC, ответственный за программу Thor, вспоминает, как однажды ему позвонил крупный инвестор, чтобы сказать: «Знаете, я думал, что знал, на чем зарабатываю деньги, но, по-видимому, нет, потому что у меня не было ни малейшего понимания того, что происходит».
Кацуяма и Райан на двоих встретились примерно с 500 профессиональными инвесорами, которые контролировали триллионы долларов в ценных бумагах. Большинство из них реагировали одинаково: они чувствовали, что что-то идет не так, но не понимали, что, и, узнав, были возмущены. Винсент Дэниел (Vincent Daniel), партнер в компании Seawolf, долго смотрел на эту непохожую парочку – канадца азиатского происхождения из банка, о котором никто не слышал, и ирландца, производившего впечатление дублинского разнорабочего, которые только что рассказали ему самую невероятную правдивую историю, которую он когда-либо слышал. В ответ инвестор произнес: «Самое большое ваше конкурентное преимущество заключается в том, что вы не хотите […] меня».
Доверие на Wall Street было – все еще – возможно. Крупные инвесторы, которые доверяли Кацуяме, начали делиться любой информацией, которую они получали от других своих брокеров. Например, некоторые из них потребовали у других своих брокеров с Wall Street узнать, сколько процентов сделок, осуществленных от их имени, были проведены внутри темных пулов ликвидности. Наиболее известными темными пулами руководили Goldman Sachs и Credit Suisse, но каждая брокерская фирма ратовала за то, чтобы инвесторы, желающие купить или продать большие объемы акций, осуществляли это внутри темного пула самой брокерской фирмы. В теории, брокеры должны были искать для своих клиентов лучшую цену.
Если клиент хотел купить акции Chevron, и лучшая цена на них была на Нью-Йоркской Фондовой Бирже, брокер не должен был настаивать на менее привлекательной цене внутри своего темного пула. Но ведь темные пулы работали непрозрачно. Их правила были закрыты. Никто извне не знал, что происходит внутри. И вероятность того, что трейдеры брокера торговали против своего клиента внутри собственного темного пула, была очень велика: потому что правил, запрещающих это, не существовало. И в то время, как брокеры отрицали, что внутри их темных пулов могут существовать конфликты интересов, все темные пулы демонстрировали одну и ту же странную черту: огромное количество клиентских ордеров, которые отправлялись в темные пулы, там же и исполнялись.
Даже инвесторам-гигантам приходилось принимать на веру, что Goldman Sachs или Merrill Lynch действовали в их интересах, несмотря на очевидные финансовые стимулы к обратному. Как сказал Майк Гитлин из T. Rowe Price: «Просто очень сложно доказать, что любой брокер направляет торги в какое-то место, отличное от того, которое выгодно вам. Вы не можете видеть, что делает каждый отдельно взятый брокер». Если даже такие крупные инвесторы, как T. Rowe Price, который выступал от лица миллионов инвесторов, едва ли мог получить информацию, помогающую определить, действовал ли брокер в интересах клиента, каковы были шансы мелких трейдеров?
Глубинной проблемой системы была своего рода моральная инертность. До тех пор, пока система служила мелким личным интересам каждого внутри нее, никто в системе не пытался ее изменить, какой бы продажной или гибельной она не становилась – хотя даже использование слов «продажный» и «гибельный» заставляло важных людей нервничать, так что Кацуяма старался их избегать. Пожалуй, когда он говорил с инвесторами, больше всего его беспокоило, что его могут принять за очередного психа, помешанного на теории заговора. Комплимент, который пришелся ему больше всего по душе, произнес один инвестор. «Слава богу», – сказал он, – «наконец-то появился кто-то, кто что-то понимает в высокочастотных торгах и при этом не работает в Зоне 51 [Зона 51 – одна из наиболее секретных военных баз США – прим. перев.]». Он не сразу понял, что судьба и обстоятельства уготовили ему драматичную роль, которую он должен был сыграть. Однажды вечером он сказал своей жене Эшли: «У меня ощущение, что я эксперт в чем-то, что отчаянно нуждается в изменениях. Я думаю, в мире есть совсем немного людей, которые могут что-то сделать с этим. Если я не сделаю это что-то прямо сейчас – я, Брэд Кацуяма – то звать на помощь будет некого».
В мае 2011 маленькая команда, которую сформировал Кацуяма – Ронан Райан, Роб Парк и парочка других сотрудников – сидели в офисе за одним столом в окружении приложений-призеров награды Technology Innovation Award от издания The Wall Street Journal. Департамент маркетинга RBC сообщил им о конкурсе за день до окончания подачи заявок и предложил поучаствовать – так что теперь им нужно было придумать, в какой из категорий выступать и как сделать так, чтобы программа Thor выглядела фаворитом. «Везде были бумажки», – рассказывает Парк. «Все говорили как-то неестественно, как будто вместо нас там собрались люди, недавно излечившиеся от смертельной болезни». «Это было глупо», – говорит Кацуяма, – «там даже не было подходящей категории для нас. Я думал, что в итоге мы подадим заявку в категории Другое».
Ощущение бесполезности этого занятия витало в воздухе, когда Парк заявил: «У меня появилась безумная идея». Его идея заключалась в том, чтобы выдать одной из бирж лицензию на использование технологии. Граница между брокерами с Wall Street и биржами в тот момент была размытой. Вот уже несколько лет, как брокеры с Wall Street руководили своими собственными частными биржами. Фондовые биржи, в свою очередь, предпринимали попытки (неизбежно оканчивающиеся неудачей) стать брокерами. Самые крупные биржи предлагали сервисы, позволяющие брокерам передавать им свои рыночные ордера, которые брокеры потом перенаправляли – в первую очередь, конечно своим собственным биржам, а затем всем остальным. Услугой пользовались в основном небольшие региональные брокерские конторы, у которых не было собственных маршрутизаторов, но такой «брокерский» по своей природе сервис открывал – по крайней мере в представлении Парка – новые возможности. Если бы только одна биржа обладала инструментом, защищающим инвесторов от рыночных хищников, мелкие брокеры со всей страны стекались бы туда, она могла бы встать во главе всех остальных бирж.
Забудь об этом, сказал Кацуяма. «Давай просто организуем собственную биржу».
«Мы несколько минут сидели без движения», – говорит Парк, – «уставившись друг на друга. Создать собственную биржу. Что это вообще значит?»
Несколько недель спустя Кацуяма полетел в Канаду и попытался «продать» своим боссам идею создания фондовой биржи под эгидой RBC. Затем, осенью 2011, он обсудил эту идею с парой-тройкой крупнейших финансовых управляющих в мире (из Capital Group, T. Rowe Price, BlackRock, Wellington, Southeastern Asset Management) и с несколькими влиятельными хедж-фондами (возглавляемыми Дэвидом Эйнхорном, Биллом Акманом, Дэниелом Лоуэбом). Все они отреагировали одинаково. Им нравилась идея создания фондовой биржи, которая защищала бы их от хищников с Wall Street. Они также считали, что чтобы с уверенностью утверждать, что новая биржа независима от Wall Street, в ее создании не должен участвовать банк с Wall Street. Даже такой честный, как RBC. Если Кацуяма хотел создать эталон для остальных бирж, ему нужно было уволиться с работы и начать собственное дело.
Сложности были очевидны. Ему нужны были деньги. Ему нужно было убедить множество высокооплачиваемых людей оставить свою работу на Wall Street чтобы зарабатывать малую долю от своих текущих зарплат – и, возможно даже, самим вложить в предприятие деньги. «Я задавался вопросом: Смогу ли я заполучить людей, которые мне нужны? Сколько мы сможем просуществовать без заработка? Позволит ли наше влиятельное окружение выполнить поставленную задачу?». Позволило, и команда Кацуямы последовала за ним в этом рискованном начинании.
Но ему также нужно было понять, захотят ли крупные банки с Wall Street, которые контролировали почти 70% ордеров всех инвесторов, отправлять эти ордера на по-настоящему безопасную биржу. Было бы гораздо сложнее создавать «честную» биржу, если бы банки, контролировавшие подавляющее большинство ордеров клиентов, сами не были заинтересованы в честности.
Вернемся в 2008, когда Брэд Кацуяма понял, что фондовый рынок превратился в черный ящик, внутренняя деятельность которого ускользала от понимания обычного человека, и начал искать одаренных специалистов по технологиям, которые могли бы помочь ему открыть этот ящик и разобраться в его содержимом. Он начал с Роба Парка и Ронана Райана, затем к ним присоединились другие. Одним из них был 20-летний студент младших курсов из Стэнфорда по имени Дэн Эйзен (Dan Aisen), чье резюме Кацуяма отыскал среди кучи других в RBC. Строчка, приковавшая его внимание, гласила: «Победитель Университетского Соревнования по Паззлам от Microsoft». Каждый год Microsoft спонсировала этот однодневный 10-часовой национальный мозголомный марафон. Он привлекал более тысячи юных математиков и программистов. Эйзен и трое его друзей приняли участие в соревновании в 2007 и выиграли все призы. «Это что-то вроде смеси криптографии, шифров и судоку», – говорит Эйзен. Чтобы уметь разгадывать такие паззлы, нужно обладать не только математическим складом ума, но и исключительной способностью к распознаванию паттернов. «Это частично механическая работа, а частично озарение», – говорит Эйзен. Кацуяма дал Эйзен и работу, и прозвище, Повелитель Паззлов, скоро укороченное трейдерами в RBC до имени Паз (Puz). Паз был одним из тех, кто помогал создавать программу Thor.
Выдающаяся способность Паза к решению паззлов оказалась как нельзя кстати. Создание новой биржи слегка напоминает создание казино: его автору необходимо быть уверенным в том, что клиенты не могут его использовать. Или, в худшем случае, ему нужно точно знать, как можно обыграть его систему, чтобы иметь возможность мониторить ее использование – так же, как казино следит за теми, кто считает карты во время игры в блекджек. «Ты проектируешь систему», – говорит Паз, – «и не хочешь, чтобы ее можно было обыграть». Сложность фондового рынка – со всеми его частными и публичными биржами – была в том, что их-то как раз можно было обыграть – и обыгрывали их с легкостью – сначала умные ребята из маленьких фирм, потом «проп шопы», переметнувшиеся в крупные банки с Wall Street. В этом, как полагал Паз, и заключалась проблема. С точки зрения наиболее искушенных трейдеров, фондовый рынок не был механизмом, перенаправляющим потоки капиталов к производительным предприятиям – это был паззл, который надо было разгадать. «Инвестирование – это не про то, как выиграть у системы», – говорит он. «Это про что-то совершенно другое».
Самый простой способ спроектировать фондовую биржу, которую нельзя обыграть – нанять к себе лучших из тех, кто способен это сделать, и попросить продемонстрировать свои возможности. Кацуяма не знал других чемпионов страны по разгадыванию паззлов, но вот Паз знал. Проблема заключалась в том, что никто из них никогда не работал на фондовой бирже. «Повелителям Паззлов нужен был гид», – говорит Кацуяма.
И тут на сцену вышел Константин Соколов, который когда-то помог Nasdaq создать свой алгоритм поиска соответствий – компьютер «сводивший» покупателей и продавцов. Соколов был русским, он родился и вырос в одном из городов на Волге. Он мог объяснить, почему такое количество его соотечественников приходило в высокочастотный трейдинг. Советская система образования разделяла людей на технарей и гуманитариев. А контролируемая государством экономика, ужасающая и запутанная, была пронизана разнообразными лазейками – такое окружение позволяло тем, кто смог его покорить, неплохо подготовиться к порядкам на Wall Street начала XXI века. «Такая система в нашей стране существовала 70 лет», – говорит Соколов. «Чем активнее вы взращиваете класс людей, которые знают, как обойти систему, тем больше вы получаете людей, которые умеют делать это в совершенстве».
Повелители Паззлов поначалу, возможно, об этом не задумывались, но, пытаясь спроектировать свою биржу так, чтобы инвесторы, приходящие туда, не становились жертвами трейдеров-хищников, они тем самым предугадывали различные пути, которыми высокочастотные трейдеры выходили на своих жертв. Например, эти трейдеры помогли публичным фондовым биржам создать всевозможные варианты хитроумных «типов ордеров». На Нью-Йоркской Фондовой Бирже, к примеру, создали тип ордера, который исполнялся только если противоположный ордер оказывался меньше – цель создания ордера такого типа заключалась в защите высокочастотных трейдеров от покупок небольшого количества акций от инвестора, который был готов обрушить рынок, продав эти акции по мизерной цене.
Исследуя типы ордеров, Повелители Паззлов создали таксономию хищнического поведения на фондовых рынках. Вообще говоря, похоже было, что существует три типа активностей, которые приводят к огромному количеству случаев фантастически нечестной торговли. Первый они назвали электронными опережающими сделками – трейдеры видели, что инвестор пытается что-то сделать в одном месте, и опережали его в другом (это и происходило, когда Кацуяма торговал в RBC). Второй тип они назвали «рибейт-арбитраж» – он осуществлялся с использованием легальных «откатов», или рибейтов, как их называли в индустрии. Рибейты были следствием усложнений, направленных на то, чтобы извлечь выгоду из любых «узких мест» системы: биржи предлагали рибейты, в реальности не обеспечивая их ликвидность, которая, предположительно, и должна была быть их основным козырем. Третий тип активности, по всей вероятности наиболее распространенный, они назвали арбитраж на вялом рынке. Он возникал, когда высокочастотный трейдер получал возможность узнать об изменении цен на одной бирже и «срывал» торги на других биржах прежде, чем биржи были способны отреагировать на это. Такое случалось круглые сутки, ежедневно, и, по всей вероятности, этот тип активности генерировал за год гораздо больше прибыли, нежели все остальные типы вместе взятые.
Все три хищнические стратегии зависели от скорости. И самая первая, еще незрелая идея противостоять им возникла именно у Кацуямы: все старались подобраться к биржам как можно ближе – так почему бы не попробовать отдалить «хищников» от биржи на максимально возможное расстояние? Отдалить себя от остальных и не позволить никому приблизиться. Идея заключалась в том, чтобы поместить биржевые машины, занимающиеся поиском соответствий между ордерами на покупку и продажу, на значительном расстоянии от тех мест, из которых трейдеры подключались к биржам (эти места называются еще точками присутствия) и требовать от каждого, кто хотел торговать на бирже, подключаться к ней из определенной точки присутствия. Если вы помещаете каждого участника рынка на значительное расстояние от биржи, то можете нивелировать практически все, если не абсолютно все преимущества, которые может обеспечить скорость. В компании уже решили, что машины, занимающиеся поиском соответствий, будут располагаться в Вихокене (там им предложили хорошую цену на места в дата-центре). Единственный вопрос заключался в следующем: где будет расположена точка присутствия? Кто-то предложил: «Пусть будет в Небраске», однако в компании понимали, что будет очень непросто заставить и без того неохотно сотрудничающие банки с Wall Street подключиться к их рынку, если банкам придется еще и отправлять своих людей в Омаху. Хотя, вообще-то, не было никакой необходимости кому-либо ехать в Небраску. Задержка, необходимая для их новой биржи, как только на ней исполнялся клиентский ордер на покупку, должна была лишь помешать высокочастотным трейдерам вступить в гонку за акциями на других биржах – то есть воспрепятствовать проведению электронных опережающих сделок. Необходимая задержка, как выяснилось, должна была составлять 320 микросекунд; за такое время они должны были, в худшем случае, передать сигнал на самую отдаленную от них биржу – Нью-Йоркскую Фондовую, которая находилась в Махвахе. На всякий случай они округлили время задержки до 350 микросекунд.
Чтобы создать 350-микросекундную задержку, им нужно было поместить новую биржу примерно в 38 милях от того места, из которого брокерам позволялось осуществлять доступ к бирже. И это было проблемой. Закрыв одну хорошую сделку в Вихокене, они получили новое предложение: организовать точку присутствия в Секаукусе. Два дата центра были расположены менее, чем в 10 милях друг от друга, и там уже арендовали площади другие фондовые биржи и все высокочастотные трейдеры («Мы шли прямо в логово льва», – говорит Райан). Блестящее решение пришло в голову одному из новых сотрудников, Джеймсу Кейпу (James Cape), который недавно присоединился к проекту, покинув фирму, занимавшуюся высокочастотным трейдингом: нужно было смотать кабели с оптоволокном. Вместо того, чтобы пользоваться прямым кабелем, проходящим из одной точки в другую, почему бы не смотать 38 миль оптоволокна в катушку размером с обувную коробку и не подсоединить их к основному кабелю для имитации эффекта передачи информации на расстояние? Так они и поступили.
Создать условия для честной игры оказалось удивительно просто. Они не продавали никаким трейдерам или инвесторам право перемещать свои компьютеры поближе к бирже и не предоставляли никому выделенного доступа к биржевой информации. Они не выплачивали рибейты брокерам или банкам, которые отправляли ордера; вместо этого они взимали равную плату с обеих сторон каждой сделки в размере девяти сотых цента за акцию (или девяти милов) [мил – сокр. от mille – «тысячная доля» – прим. перев.]. Они предоставляли всего три типа ордеров: маркет ордер, лимит ордер и Mid-Point Peg ордер – выставление такого ордера значит, что ордер инвестора оставался между текущей ценой покупки и ценой продажи любой акции. Если бы акции ProcternGamble котировались на широком рынке по цене 80–80,02 (купить акции можно было за $80,02 а продать за $80), Mid-Point Peg ордер торговался бы по цене $80,01. «Это что-то вроде возможности выставить честную цену», – говорит Кацуяма.
Наконец, чтобы быть уверенными в том, что их собственные мотивы остаются в полном соответствии с потребностями инвесторов, новая биржа запретила кому бы то ни было, кто мог торговать на ней напрямую, владеть частью биржи: все ее собственники были обычными инвесторами, все свои ордера передававшими брокерам.
Но крупные банки с Wall Street, контролировавшие большинство всех ордеров инвесторов на фондовых рынках, играли в этой картине гораздо более запутанную роль, нежели онлайн-брокеры, подобные TD Ameritrade. Банки с Wall Street контролировали не только ордера и их информационную ценность, но и темные пулы, на которых эти ордера могли быть исполнены. Банки применяли различные подходы для того, чтобы извлечь максимальную выгоду из ордеров своих клиентов. Все они стремились пересылать ордера в первую очередь на свои темные пулы ликвидности, а уже потом направлять их на широкий рынок. Внутри темного пула банк мог торговать против этих же ордеров либо мог продавать выделенный доступ к темному пулу высокочастотным трейдерам. В любом случае, ценность пользовательских ордеров монетизировалась – крупными банками с Wall Street к собственной же выгоде. Если банк не мог исполнить ордер в собственном темном пуле, он перенаправлял ордер в первую очередь на биржу, которая платила самый высокий рибейт.
Если Повелители Паззлов были правы, и новая биржа действительно была спроектирована так, чтобы нивелировать преимущество в скорости, она могла уменьшить информационную ценность рыночных ордеров инвесторов до нуля. Если ордера не могли использоваться на этой новой бирже, а информация, которую они содержали о торговых намерениях инвесторов, становилась бесполезна, то кто в таких условиях будет платить за право исполнить их? Крупные банки с Wall Street и онлайн-брокеры, которые направляли рыночные ордера инвесторов на новую биржу, таким образом, отказывались бы от миллиардных прибылей. А это, как понимали все вовлеченные в процесс, не могло произойти без борьбы.
Их новой бирже нужно было имя. Они назвали ее Investors Exchange (биржа инвесторов) – название затем сократилось до аббревиатуры IEX. До открытия биржи, 25 октября 2013, 32 ее сотрудника выдвинули предположения о том, какими объемами акций они будут торговать в первый день и в первую неделю работы. Среднее количество по предположениям должно было составить 159 500 акций в первый день и 2,75 миллионов акций в первую неделю. Ниже всех оценил возможности биржи лишь один сотрудник, которому никогда не доводилось участвовать в создании фондового рынка с нуля: он предположил, что объемы торгов составят 2 500 акции в первый день и 100 000 акций в первую неделю. Из почти 100 банков и брокерских компаний, находившихся на разных этапах оформления соглашения о подключении к IEX (большинство из них были небольшими предприятиями), только 15 были готовы к совместной работе в день открытия биржи. Кацуяма предположил, или, возможно, понадеялся, что биржа будет торговать 40–50 миллионами акций в день к концу первого года работы – такие объемы торгов нужны были, чтобы покрыть издержки биржи. Если бы этого не удалось, встал бы вопрос о том, сколько биржа сможет просуществовать. Кацуяма думал, что их намерение создать пример честного финансового рынка – и, быть может, изменить культуру Wall Street – может занять больше года. И, как он заявил: «Все закончится, когда у нас совсем не останется денег».
В первый день объемы торгов на IEX составили 568 524 акции. Большая их часть пришла из региональных брокерских компаний и брокеров с Wall Street, у которых не было темных пулов – RBC и Sanford C. Bernstein. За первую неделю работы объемы торгов перевалили за 12 миллионов акций. В течение каждой последующей недели эти цифры понемногу росли, пока, к концу третьей недели декабря, IEX не стала торговать 50 миллионами акций в неделю. В среду, 18 декабря, на бирже были проданы и куплены 11 827 232 акций. Но биржа все еще получала сравнительно немного ордеров от крупных банков. Goldman Sachs, к примеру, подключился к бирже, но ордера от него приходили партиями крошечных размеров, задерживались на бирже несколько секунд, а потом покидали ее.
Первый «нехарактерный» для крупных банков рыночный ордер Goldman пришел в IEX 19 декабря 2013 в 15 часов 9 минут 42 секунды 662 миллисекунды 361 микросекунду 406 наносекунд. Каждый, кто находился в однокомнатном офисе IEX, когда пришел этот ордер, понял, что происходит что-то необычное. Экраны компьютеров по мере того, как информация распространялась по рынку, высветили совершенно нехарактерные изображения – отмечая, что ордера задерживаются на бирже достаточно долго, чтобы начать ими торговать. Один за другим сотрудники вставали со своих мест. Шум голосов в офисе нарастал.
«15 миллионов!», – прокричал кто-то на 10-й минуте всплеска рыночной активности. За 331 минуту – с момента открытия биржи утром – через нее прошло не более 14 миллионов акций.
«Двадцать миллионов!»
«Тридцать миллионов!»
«Мы только что опередили AMEX», – воскликнул Джон Скволл (John Schwall), CFO, имея в виду Американскую Фондовую Биржу. «Мы опередили AMEX по доле рынка».
«А ведь мы дали им фору в 120 лет», – заявил Райан, несколько вольно обращаясь с историей. Кто-то однажды подарил ему 300-долларовую бутылку шампанского. Он сказал Скволлу, что она стоила $100, потому что Скволл не хотел, чтобы кто-либо из сотрудников IEX принимал подарки дороже этой суммы от посторонних. Райан выудил контрабандную бутылку из под стола и нашел одноразовые стаканчики.
Кто-то положил трубку телефона и произнес: «Это были из J. P. Morgan, спрашивали, что только что произошло. Они говорят, что им, возможно, нужно что-то сделать».
Кто-то еще положил трубку. «Звонили из Goldman. Говорят, что даже не пытались играть по-крупному. Сказали, что крупная игра начнется завтра».
J. P. Morgan, другими словами, могли начать перенаправлять торги их инвесторов на IEX, а Goldman были готовы направлять на биржу еще больше ордеров, чем это уже было сделано.
«Сорок миллионов!»
Через 51 минуту после того, как Goldman Sachs дали им первый честный шанс поработать с ордерами клиентов Wall Street, работа на фондовом рынке США остановилась. Кацуяма вышел из торгового зала в свой небольшой офис, отделенный от зала стеклянными перегородками. Он задумался над тем, что только что произошло. «Нам нужно было, чтобы кто-то, поработав с нами, сказал: «Вы правы», – произнес он. «Это значит, что Goldman Sachs с нами согласились. Теперь другие не смогут это игнорировать. Они не смогут изолировать нас». Потом он моргнул и сказал: «Да я бы мог сейчас, черт побери, заплакать».
Ему только что представилась картина будущего – он в этом был уверен. Если Goldman Sachs готовы дать инвесторам понять, что этот новый рынок был лучшим вариантом для честных и стабильных торгов, другие банки будут вынуждены поступить так же. Чем больше ордеров будут идти через IEX, тем лучше будет опыт инвесторов от работы с биржей и тем труднее будет банкам обходить стороной этот новый, более честный рынок.
IEX обозначила свою точку зрения: чтобы адекватно функционировать, финансовому рынку не нужно подстраиваться под чьи-то интересы. Ему не нужны платежи за совместное размещение и поток ордеров и любые другие нечестные преимущества, которыми обладает небольшая группа трейдеров. Все, что ему нужно – чтобы инвесторы брали на себя ответственность за понимание рынка, а затем приняли на себя управление им. «Суть рынка», – поясняет Кацуяма, – «в инвесторах, объединяющихся вместе, чтобы торговать».
Три недели спустя, через два месяца после открытия IEX, 14 человек – исполнительные директора или ведущие трейдеры ряда крупнейших мировых финансовых компаний – собрались в переговорной на одном из последних этажей манхэттенского небоскреба. Вместе они контролировали примерно $2,6 триллиона инвестиций в фондовые рынки или около 20% всего рынка США. Они прилетели сюда из разных уголков страны, чтобы услышать, как Кацуяма объяснит то, что он узнал о фондовом рынке США с тех пор, как IEX открылась для торгов. «Это отличное место, чтобы со всем разобраться», – заявил Кацуяма. «Это вам не наблюдать за происходящим, стоя в стороне. Нам нужно было быть в игре, чтобы увидеть ее во всей красе».
Он понял то, как сильно рынок хотел остаться в тени. Несмотря на действия Goldman, многие крупные банки не последовали инструкциям инвесторов, своих собственных клиентов, которые хотели посылать ордера на IEX. Немногие инвесторы, находившиеся в комнате, об этом знали; остальные же увидели картину целиком и полностью. Один из них сказал: «Когда мы говорили им, что хотим, чтобы наши ордера направлялись на IEX, они отвечали: «Зачем вам это? Мы сами можем все сделать!». После первых шести недель работы IEX крупный банк с Wall Street случайно проболтался важному инвестору, что не направил ни одного ордера на IEX – несмотря на явные требования последнего это сделать. Другой менеджер крупного взаимного фонда подсчитал, что когда он советовал банкам направлять ордера на IEX, они следовали совету «самое большее в 10% случаев». Четвертому инвестору три крупных банка заявили, что не хотят подключаться к IEX, потому что не желают платить своим вендорам взнос в $300 в месяц за соединение.
Другие банки вели себя в основном пассивно-агрессивно, но были случаи и явно выраженной агрессии. Кацуяма слышал, что сотрудники Credit Suisse распространяли слухи о том, что IEX не была независимой биржей – якобы, ей владел банк RBC – и потому IEX была лишь инструментом для крупного банка. Он также слышал, что крупные банки с Wall Street уже просят инвесторов не заставлять их направлять ордера на IEX: задержка в 350 микросекунд, которую использовали в IEX, чтобы расстраивать планы рыночных хищников, делала эту биржу слишком медленной.
Незадолго после открытия торгов IEX опубликовала статистику, показывающую, в общих чертах, что происходило до этого на рынке. Несмотря на все старания банков с Wall Street, средний объем торгов IEX безусловно превышал торги на любой бирже, будь то биржи частные или публичные. Торги на IEX, кроме того, в четыре раза чаще, чем на других биржах, осуществлялись по цене, средней между текущей рыночной ценой покупки и продажи – это говорило о том, что цена, на которую соглашалось большинство, была справедливой. Несмотря на нежелание крупных банков с Wall Street направлять ордера на IEX, новая биржа уже выставляла темные пулы ликвидности и публичные биржи в неприглядном свете – даже исходя из их собственных притянутых за уши стандартов.
Кацуяма объявил о том, что готов ответить на вопросы.
Кто-то спросил: «Вы стали думать о [высокочастотных трейдерах] иначе после открытия биржи?»
«После того, как мы открылись, я стал ненавидеть их куда меньше», – ответил Кацуяма. «Это не их вина. Я думаю, большинство из них просто старались рационально подойти к тому, что рынок неэффективен, и пытались извлечь выгоду из этого. Правда, то, что они сделали, учитывая все правовые ограничения – потрясающе. Они – совсем не такие злодеи, какими я их представлял раньше. Инвесторов подвела система».
«Сколько честных брокеров работают с вами?», – спросил один инвестор.
«Десять», – ответил Кацуяма (IEX заключила соглашения с 94 брокерами). В эту десятку выходили RBC, Bernstein и несколько еще менее крупных компаний, которые, судя по всему, действительно работали в интересах своих инвесторов. «Три из них имеют большое значение», – добавил он. «Это Morgan Stanley, J. P. Morgan и Goldman Sachs».
Другой инвестор задал вопрос: «С чего вообще брокеру вести себя порядочно?».
«Долгосрочная выгода заключается в том, что, когда наступает […], быстро становится ясно, кто принимал хорошие решения, а кто – плохие», – объяснил Кацуяма. Другими словами, когда произойдет обвал фондового рынка – возможно, в результате его чрезмерной технологической сложности, в первую очередь обвинять во всем начнут банки с Wall Street.
На фондовых рынках действительно мухлевали. Кацуяма часто задумывался о том, как предприимчивые политики, юристы истцов и генеральные прокуроры вообще отреагируют на осознание этого. (В марте этого года Нью-Йоркский генеральный прокурор, Эрик Шнайдерман (Eric Schneiderman), объявил о новом расследовании на фондовых рынках и в темных пулах ликвидности, с целью выяснить их отношения с высокочастотными трейдерами. Незадолго после этого президент Goldman Sachs, Гэри Кон (Gary Cohn), опубликовал статью в The Wall Street Journal, утверждая в ней, что Goldman Sachs ничего не могли поделать с мошенничеством, происходившим на рынке). Мысль учинить преследование тех, кто привел IEX к успеху, была Кацуяме не особенно приятна. Он просто хотел решить проблему. Он до определенной степени все еще не понимал, почему банкам с Wall Street так необходимо было осложнить его задачу.
Столкновение технологий и Wall Street принесло своеобразные плоды. Технологии использовали для повышения эффективности. Но кроме того, их использовали и для внедрения своего рода рыночной неэффективности. Извлекая выгоду из лазеек в законодательных требованиях, выдвинутых из лучших побуждений в середине 2000-х, Wall Street занималась в немалой степени тем, что с помощью технологий использовала информацию, которой люди за пределами фондовых рынков не владели. Та же система, которая когда-то подарила нам субстандартые ипотечные кредиты обеспеченные долговыми обязательствами, работу которых ни один инвестор не понимал до конца, сейчас придумала для нас торги на фондовых рынках, ведущиеся за доли пенни, проводящиеся на небезопасных скоростях и использующие типы ордеров, смысл которых ни один инвестор не понимает до конца. Вот почему желание Брэда Кацуямы объяснить вещи так, чтобы остальные их тоже поняли, выглядело таким бунтарским. Он поразил новоиспеченный механизм финансовой системы в самое сердце, туда, где деньги делались на его непонятности непосвященным.
/templates/new/dleimages/no_icon.gif (C) Источник
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией
При копировании ссылка обязательна Нашли ошибку: выделить и нажать Ctrl+Enter