размещение текста навеяно с одной строны неутихающими обсуждениями итогов деятельности Е.Т.Гайдара, с другой – нынешней официальной 130-летней годовщиной И.В.Сталина). На протяжении заканчивающегося XX века - новый, как обычно, начнется с лагом в 12-14 лет по отношению к календарю - Россия пережила две военных катастрофы и две модернизационных, так или иначе связанные с упомянутыми выше гражданами. Две последние - с интервалом ровно в 60 лет, пик первой пришелся на начало 30-х, второй – соответственно на начало 90-х (впрочем, кому я это рассказываю :), так что любители мистики могут усмотреть тут K- или long wave цикл. Вторую модернизацию (перестройку и переход к рынку) часто противопоставляют первой (индустриализации) - как противопоставляют разрушение созданию. У кого-то на этом противопоставлении выстроены политические и иные карьеры, а если карьера пока еще не задалась – то предложения и программы, обычно сводящиеся к нехитрому тезису «все не так, как надо». Но если присмотреться поближе, то в развитии событий - случившихся давно и не так давно - легко увидеть много схожего.
В обоих случаях - вроде бы нормальная, еще не критическая, но уже застойная ситуация, которую хочется ускорить, улучшить, подхлестнуть. Но при попытке пошевелить что-то все сваливается в штопор с абсолютно непредсказуемыми последствиями, в виде например, голодной смерти 6 миллионов человек в финале (к счастью, спустя 60 лет обошлось без этого, да и время было уже не то, конечно; тем более, что в 1932-ом все кругом, кто мог бы помочь, были погружены в свои проблемы, типа - как бы самим не начать голодать.) Очень много дискуссий, предложений, не рассчитанных на практическое применение. При этом сколько программ ни пиши, а выход все равно находится какой-то совсем простой, как хозяйственное мыло. И довольных им не бывает. Пока не вырастет поколение, для которого это будет уже героическая история.
Короче, чтобы не растерять и сохранить на всякий случай графики (сам текст в перекомпонованном виде и слегка сокращенном объеме и с меньшим количеством иллюстраций, вероятно, выйдет скоро в виде статьи) выкладываю тут кое-какую статистику и комментарии к ней. В основном - заимствованные, частью мои – их легко отличить, они банальные и неглубокие. Возможно, кому-то это поможет освежить в памяти первую модернизацию и, может быть, менее предвзято взглянуть на нее. А может быть - лучше понять, почему вторая получилась так, как получилась. Я не думаю, что кому-то стоит тратить время на чтение такого длинного текста подряд, тем более с экрана. Лучше просто «обчитывать» какие-то картинки по мере возникновения интереса. Материал собран как из работ историков (главным образом, патриарха темы Роберта Дэвиса, а также Марка Харрисона и Андрея Маркевича - он из РЭШ! и других), так и из ЖЖ, в частности – из замечательных постов _devol_.
Контекст
К концу 1933-его года в США начинают действовать законы, жестко ограничивающие конкуренцию во всех сферах. Уже подготовлены планы национализации золота и девальвации доллара, и пока еще не ясно, поможет ли страхование вкладов покончить с банковскими паниками. Во всяком случае, всерьез обсуждаются идеи «чикагской группы» о 100%-ом резервировании банковских вкладов в ФРС, что, по сути, означало бы отмену кредита. В Германии впервые в истории получивший власть не путем заговора и уничтожения соперников, а в результате «всенародного волеизъявления» эксцентричный социалист Гитлер по троцкистским рецептам мобилизует безработных в трудармии и начнет на свой лад строить альтернативный вариант «рабочего государства». В СССР после скомканной первой попытки модернизационного «большого скачка» и судорожного поиска средств для его финансирования, завершившейся в итоге массовым голодом и преждевременной потерей 6.2% популяции, что лишь немногим меньше потерь в двух предшествующих войнах – «империалистической» и гражданской (наиболее авторитетный историк периода индустриализации Роберт Дэвис определяет все годы первой пятилетки как состояние перманентного экономического кризиса) сформируется в общих чертах невиданная прежде система организации хозяйственной жизни.
Она унаследует от прежних книжных догм и представлений лишь название, по сути, имея с ними очень мало общего. Эта система не приведет к «бешеным» темпам, как будет рапортовать о том не знавшая слова «инфляция» советская статистика, и не сократит традиционно измеряемое двумя поколениями отставание России от развитых стран по уровню душевого национального дохода. По подсчетам Г.Ханина, базирующихся на натуральных показателях, из-за игнорирования изменений цен, рост национального дохода за 1928-85 гг. в официальных данных оказался завышен в 13 раз, хотя и после такой поправки выходит, что по динамике развития советская система долго не уступала большинству капиталистических стран (существенно отставая от них в эффективности).
Из трех довоенных пятилеток по-настоящему успешной окажется лишь одна, вторая, пришедшаяся на 1933-37 гг., когда национальный доход увеличивался исключительно быстро за счет развития всех отраслей материального производства. Первая пятилетка (официально выполненная за 4 года 3 месяца) привела к падению дохода страны на 15-20%.Сказалось сокращение сельскохозяйственного производства, дававшего в 1928 году примерно 45% вклада в, как теперь сказали бы, ВВП, если считать в довоенных ценах 1913 года (и, кстати, ровно такой же была и доля села в национальном доходе тогда).
И разумеется, Великая депрессия, с ее падением мировых цен на сельхозпродукцию в 2.5-2.6 раза. СССР как крупнейшего экспортера таковой ударила она больнее, чем другие страны, исключая, разве что Германию, где к крушению платежного баланса помимо падения экспорта привел sudden stop потока долларовых инъекций по плану Дауэса. В 1938-41 гг. темпы роста национального дохода в СССР снова упали, то есть он рос, но в основном уже за счет территориальных приобретений в ходе войны в Европе 1939-40 годов. На территории СССР в межвоенных границах рост национального дохода был незначительным [1, с.175]. К причинам этого торможения мы еще вернемся.
*Andrei Markevich and Mark Harrison. Russia's Real National Income: The Great War, Civil War and Recovery, 1913 to 1928
Однако эта система в практически неизменном виде просуществует еще без малого 60 лет, так или иначе будет кормить сотни миллионов людей, сломает хребет самой блестящей военной машине всех времен и народов, и если не высадит первой человека на Луну, то лишь по чистой случайности. Позже ее будут называть административно-командной, тоталитарной или технократической. На деле она не будет ни той, ни другой, ни третьей. Централизованное планирование на деле означало лишь систему согласований, заменявшую собой рынок, держалась она не на штыках, представляя собой в некотором роде Парето - оптимальное состояние, назвать ее технократией, где управляющая элита отбирается по соображениям наибольшей квалифицированности с исключением всякого влияния на этот процесс снизу, тоже было бы не совсем верно.
С опорой на внутренние резервы
По сути, для каждой догоняющей модернизации центральной становится проблема поиска сбережений, капитала, без оплодотворения которым она возможна в той же мере, что и непорочное зачатие. За полвека до начала индустриализации в СССР, Россия уже сталкивалась с похожей проблемой. Решение тогда было найдено не на путях зверского налогообложения крестьянства (о том, на чем именно - ниже). Однако если смотреть только на внутренние резервов, то других возможностей существенного перераспределения национального дохода с потребления на накопление ни в той, ни в другой реинкарнации страны не было. И, кстати говоря, идеи троцкиста Преображенского – впоследствии реализованные, и «правого» Бухарина, с негодованием отвергнутые, отличались в этом плане лишь тем, что первый делал упор на прямое налогообложение, то бишь на коллективизацию, а второй – на косвенное, через реализацию крестьянству товаров, как теперь сказали бы, с высокой долей акцизов и НДС. Отсюда - знаменитое «обогащайтесь» - лишь для того, что бы было что у «обогащенных» через эти налоги изымать.
К альтернативным источниках накоплений мы вернемся чуть позже, на деле же как известно, именно поворот к коллективизации обеспечил главную долю необходимых ресурсов накопления. С макроэкономической точки зрения этот поворот представлял собой резкое повышение доли накопления (с 15 до 40% национального дохода за 1928-1931 годы [1, с.179]) при сокращении самого национального дохода, что – как видно из чисто арифметических соображений - должно было повести к резкому сокращению жизненного уровня населения.
Предпосылок для резкой смены экономической политики к этому времени сложилось сразу несколько. Это, с одной стороны, некие пределы роста, в которые достаточно четко уперлась модель экономики, до того обеспечившая крайне быстрый подъем в период после гражданской войны и примерно до 1926 года, но затем забуксовавшая. В итоге в 1928 году и объемы производства национального дохода, и его структура были примерно такими же, как и в довоенном 1913-ом, не считая того, что за 12 лет все виды основного капитала и инфраструктура порядком обветшали и просто для поддержания нормального функционирования хозяйства требовался гораздо больше объем инвестиций. Отсюда – большой размах, как мы сказали бы сейчас – техногенных катастроф, а на языке того времени – «вредительства».
Одновременно обозначилась и другая, гораздо меньше терпящая отлагательств проблема – нехватка хлеба в городах. Не успев начаться, индустриализация породила дефицитную экономику, грозившую вызвать острую волну социального недовольства. Государство мало что из товаров могло предложить производителям товарного зерна, и они отказывались продавать его, поскольку не могли реализовать вырученные деньги. Подобно тому, как это было в 1916 году, происходило натурализация сельского хозяйства, через год, как известно, обернувшаяся революцией. Последовало возрождение практики реквизиций, напоминавшей о временах мировой и гражданской войн.
Ну и наконец, по-видимому, мировой экономический кризис, постоянно предрекавшийся большевиками (в этом смысле они мало чем отличаются от нынешних алармистов) разразился в самый неподходящий момент. К весне 1930 года исходить можно было только из того, что никто из торговых партнеров не будет ничего покупать, а наоборот, потребует скорейшего погашения уже предоставленных кредитов. По сути это сделало поворот к форсированной коллективизации, отметая все остальные варианты, неизбежным. Летом следующего, 1931 года одобрено также предложение ОГПУ о широком использовании труда заключенных на стройках, лесоразработках, шахтах и рудниках преимущественно в неосвоенных районах страны, куда иным способом привлечь рабочую силу оказалось невозможно.
По сути никакого целостного плана первой пятилетки выполнено не было, хоть он и готовился довольно тщательно, постепенно сдвигаясь в течение трех лет. Вместо этого плановые показатели меняли произвольно и без каких-либо обоснований, в расчете на «революционный энтузиазм масс». Изучение официального отчета об итогах первой пятилетки обнаруживает, что почти по всем показателям даже минимальный (отправной) вариант плана, до того категорически отвергнутый как пораженческий, был провален.
Реформировалась в ходе пятилетки и хозяйственная среда, из которой то полностью искоренялись рыночные элементы, то снова возвращались туда. Острый кризис, порожденный ориентацией на жестко централизованную безденежную экономику, постоянный дефицит промышленных кадров, который обусловил известную независимость рабочих, заставил власти проявить некоторую гибкость, признать роль экономических рычагов - в частности, материальной заинтересованности, товарно-денежных отношений, финансового контроля.
В середине 1931 года предпринимаются попытки мини-рефом (изменение отношений к специалистам, осуждение уравниловки и дифференциация заработной платы, провозглашение хозрасчета одним из важнейших принципов хозяйствования и т.п.). Новая волна следует весной 1932 года - провозглашение свободы торговли по складывавшимся на рынке ценам; попытки активизировать производство товаров широкого потребления (в том числе за счет отмены многих ограничений в деятельности кустарей); поиски путей активизации экономических стимулов в крупной промышленности (разработка решений, предоставляющих предприятиям право продавать сверхплановую продукцию на рынке, дискуссии в экономической печати по поводу освобождения цен, чтобы сбалансировать спрос и предложение, изменить порядок инвестирования в пользу самоокупаемости и т.п.
В новом хозяйственном механизме 1932-33 года восстановление денежных стимулов и рыночных элементов было ускорено в ответ на растущую нехватку продовольствия летом 1932, правда одновременно надвигающийся голод приводит к временному возврату еще более жесткого нормирования потребления. Снижаются и сверхамбициозные количественные цели - в 1931 еще виден полный отрыв от реальности показателей плана, но в 1932 обозначается поворот к умеренности. В итоге, в экономике, которая сложилась к концу 1933 года, рыночные и квазирыночные элементы, по мнению уже цитированного выше Р.Дэвиса, уже заняли свое, хотя и подчиненное место.
Однако перемены пришли слишком поздно, чтобы предотвратить катастрофу зимы-весны 1932-33 годов в деревне, вызванную истощением продовольственных ресурсов, которое не могло быть возмещено улучшенными стимулами. Распространенный миф об искусственном, преднамеренно организованном голоде 1932-33 годов исходит из того, что в распоряжении правительства были фонды, достаточные для предотвращения катастрофы, а Сталин якобы не использовал эти запасы по политическим причинам: подавлял голодом сопротивление крестьянства, прежде всего украинского. Однако по исследованиям архивных данных Р.Дэвисом и его соавторами делается однозначный вывод, что сталинское руководство просто не имело значительных зерновых запасов: на 1 июля 1933 года государственные резервы составляли только 1,141 млн. тонн. Правда, и этого было достаточно, чтобы спасти хоть часть голодающих, советское же руководство ничего для них не сделало. Однако верно и то, что значительных запасов не было: таков закономерный итог разрушительной политики в деревне.
Пройдет десятилетие, как и те четыре года наполненное смертельно опасными авантюрами, и в августе 1942-ого, когда немцы, прорвав на огромном участке фронт и, по сути, не встречая организованного сопротивления, ломились к Волге и Кавказу, Сталин, если верить Черчиллю, признается, что тот период все же был более тяжелым. «Это было что-то страшное, это длилось четыре года, но для того, чтобы избавиться от периодических голодовок, России было абсолютно необходимо пахать землю тракторами» [2, с.526].
Альтернатива: с опорой на глобальные дисбалансы. Мог ли Сталин стать Дэн Сяопином?
Оглянемся еще на пять десятилетий назад. Двигателем первой, «железнодорожной» индустриализации России, стал приток иностранного капитала. Собственно, это и не было никакой альтернативой – своих сбережений в стране, где 9/10 населения вело натуральное хозяйство, до середины XIX века, по сути, не было, и сам по себе необходимый объем накоплений мог бы вызревать веками. Примерно до начала 80-х годов XIX века это были преимущественно зарубежные займы, затем прямые иностранные инвестиции. Уже к 1889 году их доля в совокупном торгово-промышленном капитале России оценивается в 25%, а к 1914 году увеличивается до 43%. При этом в общем объеме инвестиций приток их извне достигает 55%, и падает только с началом войны [3].
Одной из предпосылок интенсивного притока капитала становится проводившаяся тогда всеми странами, не исключая и царскую Россию, политика импортозамещения. Правда, тогда она состояла не в манипуляции обменным курсом (он в течение 1834-1896 годов остается на постоянном уровне 1.3 за доллар, а затем в ходе денежной реформы С.Витте девальвируется до 1.94, да так и остается на этом уровне, исключая лишь бурный военно-революционный период, до 1934 года, когда в свою очередь будет девальвирован и сам доллар), а в таможенном протекционизме, который с 1880 года окончательно приходит на смену «беспошлинному десятилетию».
Итоги этого присутствия иностранных капиталов в экономике России довольно внушительны. Первый пик роста душевого национально дохода приходится на первую половину 90-х годов (около 8% в год, притом, что за два десятилетия до этого страна вообще еще практически не знала, что такое экономический рост), а второй скачок в промышленном развитии – после кризисных 00-х - на 1909-1914 годы (около 4% годового прироста национального дохода в среднем на человека).
Об уровне жизни, достигнутом к концу периода этой зарубежной инвестиционной экспансии, можно судить (конечно, очень примерно), хотя бы по зарплате рабочих. В 1913 году, например, по данным _devol_ на московском металлургическом заводе Гужона (более известном как Серп и Молот), она составляет в среднем 43,90 руб. в месяц, исходя из уже называвшегося курса рубля к доллару, и произошедшей с тех пор долларовой инфляции, царский рубль – очень условно конечно, можно оценить в 11.2 нынешних доллара или с учетом колеблющегося курса – в среднем в 336 рублей, а всю месячную зарплату – в 14750. Правда, из этой суммы лишь 2/3 выдавались наличными, остальное составляли вычеты за продукты, взятые в лавке общества потребления.
Выходит поменьше, чем сейчас, конечно (правда, Серп и Молот, кажется, уже давно не работает «по основной специальности» и сравнить напрямую не с чем), но не так уж сильно. К тому же рабочему вековой давности не надо было оплачивать ни бензин, ни мобильный телефон, ни интернет, ни многие другие современные радости, так что на примитивные жизненные потребности оставалась вполне приличная сумма. Разумеется, далеко идущих выводов отсюда делать не стоит, «денежное довольствие» крестьян, составлявших основную массу жителей империи, было совсем иным, С.Ю. Витте приводит цифру денежных расходов воронежского крестьянина среднего достатка в 12 рублей в год – вместе с многочисленной семьей.
Цена, которую приходится платить стране за эти успехи, вполне приемлема. Во всяком случае – Россия не превращается в «банановую империю», и этот приток инвестиций имеет малого общего с банальной эксплуатацией природных богатств. Из добывающих отраслей с участием иностранного капитала осваивается лишь добыча марганцевой руды (которой Россия, а потом и СССР надолго становится чуть ли не монопольным поставщиком). Ну и, разумеется - нефть, которой в 1900 году на Россию приходится 51% мировой добычи, но на экспорт идет лишь 12% производства, и кроме нас, на рынке присутствует лишь еще один нефтеэкспортер – и это США, нестыдная компания. В основном же капитал шел в высокотехнологичные по тем временам сферы – электротехнику, сельхоз- и иное машиностроение. Прибыли от капиталовложений также в значительной мере реинвестируются в быстро растущий рынок России.
Нельзя сказать, что возможности, открываемые притоком иностранного капитала, совсем игнорировалась при второй индустриализации. И дефицит платежного баланса, и внешний долг СССР были, особенно в первой половине 30-х, весьма значительны. И все же в силу политических ограничений, неудачной внешней конъюнктуры (не будем забывать о Великой депрессии 30-х) и как бы теперь сказали – неблагоприятного климата для doing business, этот источник не смог стать ни основным, ни даже особенно заметным и прототипа нынешнего Китая из СССР 30-х все же не получилось. Хотя лично Сталин к такому повороту, судя по огромным усилиям, предпринимавшимся им в 30-х для преодоления изоляционизма страны, возможно, и был расположен.
Но даже если притока капитала нет, проводить догоняющую модернизацию в условиях полного изоляционизма все равно не получится, и какая-то минимальная интеграция в мировую систему хозяйства так или иначе нужна. Как не мобилизуй внутренние накопления, на них в лучшем случае можно организовать инвестиции в строительство, инфраструктуру, что-то выкопать. Но торгуемую продукцию – станки, машины и оборудование – все равно надо где-то купить, если у вас их пока нет. Вопреки теории сравнительных издержек, которая говорит, что возможности для эффективного экспорта найдутся всегда, Советский Союз того времени мало что может предложить на внешний рынок – ну о высокотехнологичном экспорте приходится говорить с осторожность даже сейчас (хотя он растет), но даже и нефти пока никакой нет в достаточном количестве.
Возможно сейчас, когда мы наблюдаем торговую экспансию Китая и иных юго-азиатских экономик, покажется удивительным, что за пределами двух сырьевых продуктов - нефти и марганца – в промышленности царской России не было создано сколь-нибудь заметного экспортного сектора. Наверное, это объяснялось всеобщим протекционизмом того времени. Удивительным образом – но и сталинская индустриализация оказалась ни в малейшей степени не экспортно-ориентированной. А это уже странно – если вспомнить, что вся она проходила под знаком острейшего дефицита валюты и золота, и властям приходилось проявлять чудеса изобретательности и изворотливости для ее поисков.
Тем не менее, даже в начале 40-х, невзирая на набирающую обороты модернизацию, нам по-прежнему особенно нечего предложить миру. Так, если посмотреть на советский экспорт в США 1940 года, то видно, что 2/3 его по-прежнему составляют меха. Возможно, и здесь неудачным оказалось время – сначала в условиях Великой депрессии все стремились закрыть свои рынки от экспорта, сохраняя рабочие места. Потом – крупнейшие потенциальные импортеры вроде Германии и Италии, вынашивавшие планы военных авантюр, провозглашали автаркию одной из целей своего развития, хотя так ее и не добились.
Правда, нельзя сказать, что такие маневры – с созданием экспортного сектора совсем не рассматривались. Так, глава правительства А.И. Рыков в дополнение к первой пятилетке предложил свой вариант — так называемую двухлетку. Суть его состояла в том, чтобы в пределах пятилетки в первые два года обратить особое внимание на развитие аграрного сектора. Туда надо было направить значительно больше средств, чем планировалось по новому пятилетнему плану. Интенсивное развитие сельского хозяйства должно было бы увеличить экспорт хлеба и других сельскохозяйственных продуктов, что дало бы стране необходимую валюту для развития промышленности. Если проводить какие-то аналогии с настоящим, то можно с натяжкой сравнить этот план с планом «500 дней», который предусматривал связывание избыточной массы денег через приватизацию, до того, как будут отпущены цены. Т.е. сначала преодолеть кризис, а потом проводить реформы – правда, не очень понятно, зачем они тогда нужны.
План Рыкова (как и через 60 лет программа 500 дней) был категорически отвергнут, причем в дальнейшем его предложение было возведено в криминал в борьбе с правой оппозицией. Участь А.И. Рыкова известна и она печальна, но в данном случае экспортный план, скорее всего, и впрямь был нереализуем – дело происходило весной 1930 года, когда из-за охватившей весь мир осенью предыдущего года финансовой паники, наш зерновой экспорт вряд ли кому был нужен. В 1931 году видим пассивное сальдо во внешней торговле – 300 млн. золотых рублей (курс к доллару приведен выше) – продолжающаяся индустриализация и недостаток внешнего спроса заставляют сокращать экспорт. К этому времени в стране уже вовсю действует карточная система на продукты питания и многое другое.
В итоге закупки товаров за рубежом неизбежно финансируются в значительной мере кредитами (или вывозом золота и других ценностей – по статистике проследить разницу нам не удалось). Так, в торговле с США за 1929-1940 годы экспорт финансирует лишь треть импорта, а общий дефицит составляет 620-630 млн. долл. (в современном масштабе цен это получается, что США профинансировали за 12 лет порядка 9.2-9.4 млрд. долл. – не так уж и много). Очевидно, что какая-то часть долга была оплачена «золотовалютными резервами» - золото в СССР американцы стали регулярно закупать с 1939 года.
Примерно такая же ситуация и в торговле с Германией, в 1925 - 1933 годах оттуда в СССР было поставлено товаров на сумму 3,703 млрд. марок, а завезено из СССР на сумму в 2,976 млрд. марок. В 1929-1932 годах, профицит торговли Германии с Советской Россией достиг 736,5 млн. марок (для перевода в современные доллары множим на 4).
Советские закупки в Германии при таком уровне дефицита торгового балансе стали возможны благодаря германским кредитам. В 1925 году Германия предоставила СССР краткосрочный кредит в 100 млн. марок, в апреле 1926 года Германия открыла кредитную линию для СССР в размере 300 млн. марок сроком на 4 года. В 1931 году Германия предоставила СССР еще один кредит (связанный с покупкой оборудования) на сумму в 300 млн. марок сроком на 21 месяц. Общая сумма заимствований СССР в 1925 - 1931 годах составила, таким образом, 700 млн. марок или около 250 млн. американских долларов. Несмотря на резкое падение советской торговли с 1932 года, в 1935 году консорциум банков Германии предоставил кредит СССР советскому торгпредству в Берлине на сумму 200 млн. марок. Таким образом, официально за 10 лет СССР получил из Германии кредитов на 900 млн. марок, что составляет порядка 320 млн. долларов США.
В итоге внешний долг СССР быстро растет, однако уже с началом второй пятилетки статистика показывает его сокращение. При этом торговые дефициты, во всяком в торговле со США, на время остановленные тамошним кризисом, с 1934 года возобновляются. Был ли найден какой-то кредитный способ финансирования этого или это все же результат продажи золота и прочих «конвертируемых ценностей»? В начале 30-х прошло массовое, второе по счету изъятие их церквей, распродаются и «шедевры Эрмитажа» и много другое.
Данные _devol_ со сыылками: Торговля со США - на основе архивных данных НКИД, с Германией - K. Mueller. Aussenhandelssystem und Industriepolitik Russlands waehrend des ersten und zweiten Fuenfjahrplanes in ihrer Bedeutung fuer die deutsch-russischen Wirtschaftsbeziehungen. 1934, Долг - M.R. Dohan. Soviet ForeignTrade in the Nep Economy and the Soviet Industrialization Strategy.
В первой половине 1930-х гг., если верить Е.Осокиной[4], в дело финансирования индустриализации активно включается Торгсин «Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами на территории СССР» (18 июля 1930 г. — 1 февраля 1936 г.). По ее подсчетам он купил у населения ценностей, достаточных для покрытия пятой части расходов на импорт промышленного оборудования, технологий и сырья. В отдельные годы вклад Торгсина был и того выше: в 1933 г. ценностей, собранных через Торгсин, хватило, чтобы оплатить треть расходов СССР на промышленный импорт. В тот год по объемам валютной выручки Торгсин перегнал главных добытчиков валюты для страны — экспорт хлеба, леса и нефти.
Революционный поворот в его истории произошел в самом конце 1931 г., когда руководство страны разрешило советским людям покупать товары в Торгсине в обмен на бытовое золото (украшения, предметы утвари и быта). Со временем Торгсин стал принимать от населения серебро, платину, бриллианты и другие драгоценные камни, а также произведения художественного искусства. В 1932-1935 гг. советские люди снесли в Торгсин почти 100 т чистого золота. Это эквивалент порядка 40% «гражданской» промышленной золотодобычи в СССР за тот же период времени. В те же годы золотой вклад «Дальстроя», специализировавшегося, в частности, на добыче золота на Колыме, составил всего лишь немногим более 20 т. Если это так, то выходит что этот «рассредоточенный резервный фонд» и «сокровища мадам Петуховой» оказались неплохим подспорьем в деле модернизации страны.
Как бы ни оценивать итоги модернизации экономики в 30-х, историками все же признается, что, по крайней мере, в одном отношении – мобилизационной подготовке к войне она сработала во всех своих аспектах. Как пишет английский историк Марк Харрисон [5], советская победа в войне с Германией – исключение из правил. Войны двадцатого века были по преимуществу противостоянием не столько армий, сколько экономик и их мобилизационных возможностей. По общему опыту двух мировых войн, СССР обязан был проваливаться. Статистика такова, что в этих войнах более бедные страны, сталкиваясь с агрессией, всегда терпели поражения - или сразу, или после того как их экономики разлагались. И если попытаться построить эконометрическую модель, оценивающую вероятность исхода войны в зависимости от соотношения ВВП, ее доли, которая может быть отмобилизована на военные нужды и демографической ситуации, то вроде как выходит, что максимум, до которого СССР мог продержаться, даже избежав катастрофических результатов первых месяцев войны, это первая половина 1943 года.
Иллюстрацией к этому правилу может быть случившееся с Россией в первой мировой войне. Мобилизация промышленной продукции на военные нужды разрушила основу торговли между городом и деревней. Крестьяне замкнулись в натуральной экономике. Продовольственные проблемы в городах (до голода дела не дошло, но судя по всему, ситуация сильно напоминала наш 1991 год - пустые полки в магазинах, многочасовые очереди) уничтожили поддержку режима и привели к краху производства вооружений. Армия и правительство развалились. Не прошедшая испытания мобилизацией экономика привела страну к поражению в войне и к двум революциям. В первую мировую эта схема была верна не только для России, но и для империй Габсбургов и Османской. Германия не избежала схожих процессов – она фактически победила в военном отношении, но тыл от перенапряжения развалился. Проигравшие войну проиграли ее не столько на полях сражений, сколько в результате разложения экономики.
Вернемся еще раз в 1942 год, уже упоминавшийся выше. По оценке Харрисона, исходя из объективных макроэкономических показателей, советская экономика могла оказаться по его итогам года на грани коллапса. Из-за оккупации потеряна треть ВВП, а на остающейся под контролем Советского государства территории в 1942 г. военные расходы достигают 60% ВВП. Кстати говоря, само по себе такое перераспределение ВВП в сторону военных расходов (несмотря на потерю трети ВВП, они выросли по сравнению с довоенным 1940 годом в 2.5 раза) выглядит как чудо. Даже в том году Советский Союз был в состоянии выставить и вооружить армию большую, чем у противника. У советских войск было больше оружия не только в абсолютном исчислении, но и в расчете на одного солдата. Историк экономики фашисткой Германии Adam Tooze пишет: “Если в 1942 г. и случилось «чудо» в производстве вооружений, то произошло оно не в Германии, а на оборонных заводах Урала”. Учитывая эти цифры, удивительно не то, что Красная Армия победила, а то, что она чуть ли не потерпела поражение.
Тем не менее, все вместе это означает, что воспроизводственный потенциал экономики в существенной мере уже подорван. Такие пропорции ни одна страна долго выдерживать не в состоянии. Частично сокращение и перераспределение ресурсов ВВП компенсировано помощью союзников, но ее вклад не стоит переоценивать – это около 5% всех ресурсов (вырастет до 10% в 1943 и 1944). Валовые инвестиции свелись к нулю, это значит, что производственный потенциал страны стремительно истощается и инфраструктура ветшает. Убывали и людские ресурсы. В среднем в день умирает около 9 тыс. красноармейцев. Объем ресурсов для личного потребления по сравнению с довоенным 1940 годом упал почти в два с половиной раза, и потребление домохозяйств в расчете на душу упало на 40%. По крайней мере, 2000 гражданских лиц умирало каждый день (в основном в блокадном Ленинграде и ГУЛАГе) - значит, что общая численность населения тоже сокращалась.
По мнению Харрисона, в 1943 г. без военного перелома, и без дополнительных ресурсов из-за границы, советская военная экономика пришла бы к коллапсу в течение нескольких месяцев. Но коллапса не произошло, победы под Сталинградом и Курском вместе с дополнительной помощью союзников позволили военной экономике стабилизироваться, а гражданскому сектору частично восстановить выпуск.
Почему же СССР оказался единственной страной в двух мировых войнах, которая смогла нарушить общее правило? После окончания Гражданской войны, власти и население находились в состоянии постоянного ожидания новой войны против Советской России. Хотя на первых порах потенциальный противник выглядит достаточно иллюзорно. Так все 20-е годы в оперативных планах Генштаба РККА - это польско-румынская агрессия, поддержанная Францией[6]. В 1931-1932 гг. вторжение Японии в Маньчжурию было воспринято в Москве всерьез и привело к весьма значительному увеличению расходов на оборону, что в свою очередь еще больше осложнило экономическую ситуацию.
А уже с 1933 года с приходом к власти в Германии Гитлера обозначается существенный поворот во внешней политике. Близкой реальностью становится война на два фронта – против Японии на Востоке и германо-польского альянса на Западе (к счастью, разрушившегося в 1939 году). СССР начинает судорожно искать союзников в Европе, благо таковой находится в лице Франции, также озабоченной изменениями в Германии, вступает в Лигу Наций и т.п. Тем не менее, ощущение военной опасности присутствует постоянно, оказывая первостепенное воздействие на решения властей. Гражданская война оказалась хорошей школой мобилизации, а первая мировая война показала им чего стоит избегать. Зная это и веря в неизбежность новой войны, большевики изначально создавали такую экономическую систему, которая смогла бы избежать повторения поражения в первой мировой войне. Сталин олицетворял эту решимость, и претворил ее в жизнь.
Этому должны были способствовать: командная система распределения ресурсов, принудительная индустриализация; контроль сверху за сельскохозяйственными «излишками» через колхозную систему. В сельской местности, после того как принудительные заготовки и неурожаи привели к голоду и смерти от 5 до 8 миллионов человек, продуктивность сельского хозяйства оставалась не слишком высокой и крестьяне снабжались продовольствием в последнюю очередь. Тем не менее, именно сочетание этих условий дало возможность для милитаризации экономики. Успех Советской военной экономики был результатом сознательной конструкции, а не проявлением случайной эволюции. Важнейшими чертами сталинской военной экономики, такой, какой она была создана, стала современная промышленность, основанная на массовом производстве и коллективное сельское хозяйство.
Историк и социолог Георгий Дерлугьян высказал также заслуживающее внимание соображение о том, что победу в ВОВ обеспечило сочетание индустриализированной промышленности, способной осуществлять массовые поставки современного вооружения, и немодернизированной структуры населения с многочисленным сельским населением и высокой рождаемостью, обеспечившей огромный мобилизационный резерв. Если хотя бы один элемент этой диады отсутствовал, СССР проиграл бы войну, несмотря на весь патриотизм и остервенение.
К тому же у немцев к 1944 году обозначились явные демографические проблемы из-за катастрофических людских потерь в предыдущей войне, они были особенно страшными в 1917-18 годах, когда Россия уже была выведена большевиками из войны и тем самым существенная часть населения была сохранена. В результате провал рождаемости в первой половине 20-х у нас был заметно меньше, а как раз на это поколение пала почти вся тяжесть второй половины войны. Так что в какой-то мере победа в ВОВ - результат поражения России в предыдущей войне, тогда как победившая Франция потерпела такую демографическую катастрофу, что в следующей войне была попросту неспособна к сопротивлению. Хотя вообще считается, что потери до 80% мужского населения в дальнейшем восполняются без ущерба для популяции (лишь бы число женщин не уменьшалось сильно), но происходит это не сразу.
Кстати сказать, демография была важной составной частью социальной политики Гитлера. Они ввели что-то похожее на «материнский капитал» при вступлении в брак в виде беспроцентной ссуды в 1000 марок (это примерно 120 тыс.руб. если пересчитать по курсу с учетом инфляции) с погашением по 10 марок в месяц, каждый ребенок списывал с нее 25%, а начиная с третьего платили 100 единовременно и 10 ежемесячно. Кажется, был запрет на строительство 1-2 комнатных квартир, стесненная жизнь в которых могла бы ограничить рождаемость. В итоге если в 1933-ем рождалось 59 детей на 1000 женщин, то в 39-ом 89. Разумеется, это был уже непризывной возраст и на исход войны улучшение демографической ситуации не повлияло. Но, наверное, внесло неплохой вклад в «немецкое экономическое чудо» в 50-х (да и вообще многие основы его были заложены в 30-х, но не будем отвлекаться).
Общая динамика перевооружения Советского Союза в тридцатые годы такова, что до 1937 г. размер военной продукции и численность вооруженных сил сдерживались. После этого темп перевооружения заметно увеличился, что по-видимому и привело к заметному уменьшению инвестиционных ресурсов и падению динамики ВВП (кроме того, в 1937-38 наметился определенный сдвиг в строну роста потребления и социальных расходов).
Источник: Mark Harrison, R.W. Davies. The Soviet military-economic effort during the second five-year plan (1933-1937)
Однако принципиальное значение имели не только количественные показатели, но и произошедшие структурные сдвиги в оборонной промышленности. В течение десятилетия, советская оборонная промышленность была перестроена из кустарной в крупную. В 1920-е гг. годы большая часть сложных вооружений производилась кустарными методами. Мастера имели возможность проявлять свою индивидуальность в производстве вооружений. Технологические условия не были эффективны, не существовало унификации и взаимозаменяемости деталей. Серии вооружений были маленькими и дорогими.
В 1930-е гг. НКВМ развернуло кампанию по налаживанию массового производства и стандартизации. Вначале успех сопутствовал этой кампании далеко не везде. Кампания встретила сильное сопротивление со стороны промышленности. Но, в конце концов, Красная Армия выиграла эту борьбу – непосредственно перед войной. Позаимствованные из Америки унификация и конвейер, обслуживаемый низкоквалифицированной рабочей силой, вчистую переиграли германскую промышленность, ориентированную на качество, мелкосерийное производство и индивидуальное мастерство рабочих. Лишь в 1944 году перестроившаяся промышленность Германии смогла превзойти советскую по выпуску основных вооружений, но было уже поздно
С точки зрения военного испытания значительные выгоды принесла и политика коллективизации деревни. В условиях войны производство продовольствия сократилось, но доля государственных закупок выросла. Солдаты и рабочие имели приоритет при распределении продовольственных ресурсов. Кроме блокадного Ленинграда не было голода в городах. И, следовательно, не произошло катастроф на «тыловом» фронте, как было в первой мировой войне. Без коллективизации к началу войны советская деревня жила бы богаче и работала продуктивнее, соответственно, больше продовольствия было бы доступно населению, и уровень жизни был бы выше. Но посредством рынка было бы сложнее перенаправить продукты из деревни в город для рабочих и солдат, а в условиях войны, скорее всего и просто невозможно. Выстроить же мобилизационную систему снабжения городов не удалось толком даже в более «спокойных» условиях первой мировой войны, хотя попытки такие были (продразверстку придумали отнюдь не большевики), что ж говорить об условиях «блицкрига»?
Харрисон, правда, оговаривается, что мобилизационная эффективность вряд ли может рассматриваться как единственный критерий, оправдывающий произошедшие изменения. Остаются вопросы цены, справедливого распределения тягот между поколениями и политической ответственности. Миллионы умерших ради коллективизации потеряли все, ничего не приобретя взамен. В конце концов, сталинская модернизация так и осталась революцией сверху, никогда не проходившей тест свободных и честных выборов, и не получившей мандат доверия от избирателей. Хотя, несомненно, по своим конечным итогам, постфактум, она была бы, скорее всего, горячо поддержана – разумеется, теми, кто смог ее пережить.
Выгоды от проведенной индустриализации с точки конечных результатов оказались существенно меньше, чем можно было бы ожидать, и чем это рекламировалось советской пропагандой. Жить в 1937 году возможно и впрямь стало веселее, но все же вряд ли – лучше. Все увеличение выпуска после 1928 было реинвестировано или потрачено на нужды обороны, а уровень душевого потребления, как показывают более объективные, чем в статистике того времени, подсчеты, за десятилетие снизился. Получила ли выгоду армия? Конечно да, но меньше чем ожидалось Большинство из 30 тыс. танков и 40 тыс. самолетов, произведенных между 1930 и 1940 годами, были или уничтожены в самом начале войны или были непригодны к использованию. Была ли польза для процесса накопления? Множество специализированных оборонных предприятий, построенных в мирное время, были потеряны в начале войны или надо было их эвакуировать и перестроить. К тому же догоняющая модернизация в какой-то мере воспроизводила достижения минувшего дня. Сдвиг в пользу производства стали и металлообработке шел в ущерб развитию новых средств военной информации и связи; тогда как век информации уже начался, но Сталин не заметил этого.
Действительно важными достижениями стала усиленная мобилизационная подготовка, приучившая рабочую силу к идее будущей войны. Хотя мобпланы были часто поверхностными или странными, каждый знал, что делать, когда начнется война. Это позволили избежать даже временного паралича. Хотя значительная часть вооружений и погибла в первые недели войны, опыт производства десятков тысяч танков и самолетов никуда не делся. Борьба за выпуск массовой продукции была выиграна до войны, это сделало возможным массовое производство военных лет, и позволило снизить издержки такого производства. Все это объясняет, почему советская промышленность сумела превзойти немецкую в 1942 году. Несмотря на все недочеты, советская экономика в итоге смогла мобилизовать ресурсы не менее эффективно, чем значительно более развитые и богатые рыночные экономики.
Литература.
1. Ханин Г.И. Динамика экономического развития СССР. Новосибирск: Наука. Сиб.отд-ние, 1991.
2. У. Черчилль. Вторая мировая война. Воениздат. 1991. Кн.2.
3. А.Г. Донгаров. Иностранный капитал в России и СССР. Москва. Международные отношения. 1990.
4. Елена Осокина. Золотая лихорадка по-советски. Журнал "Родина", №9, 2007.
5. Марк Харрисон. Сталинизм экономика войны Доклад на Международную научную конференцию «История сталинизма. Результаты и перспективы изучения», Москва, 5-7 декабря 2008.
6.Самуэльсон Л. Красный колосс. — М.: АИРО-ХХ, 2001. (Оригинал: Samuelson L. Plans for Stalin's War Machine. — Houndmills, Basingstoke, Hampshire an London, Macmillan Press LTD, 1999.)
Дополнителнительные иллюстрации
В.Н.Земсков. ГУЛАГ (историко-социологический аспект). Социологические исследования. 1991, N.6 С.10-27; 1991, N.7. С.3-16
Попов В.П. Государственный террор советской России. 1923-1953 гг.: источники и их интерпретация//Отечественные архивы, 1992. № 2. С. 28.
/ (C) Источник
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией
При копировании ссылка обязательна Нашли ошибку: выделить и нажать Ctrl+Enter
В обоих случаях - вроде бы нормальная, еще не критическая, но уже застойная ситуация, которую хочется ускорить, улучшить, подхлестнуть. Но при попытке пошевелить что-то все сваливается в штопор с абсолютно непредсказуемыми последствиями, в виде например, голодной смерти 6 миллионов человек в финале (к счастью, спустя 60 лет обошлось без этого, да и время было уже не то, конечно; тем более, что в 1932-ом все кругом, кто мог бы помочь, были погружены в свои проблемы, типа - как бы самим не начать голодать.) Очень много дискуссий, предложений, не рассчитанных на практическое применение. При этом сколько программ ни пиши, а выход все равно находится какой-то совсем простой, как хозяйственное мыло. И довольных им не бывает. Пока не вырастет поколение, для которого это будет уже героическая история.
Короче, чтобы не растерять и сохранить на всякий случай графики (сам текст в перекомпонованном виде и слегка сокращенном объеме и с меньшим количеством иллюстраций, вероятно, выйдет скоро в виде статьи) выкладываю тут кое-какую статистику и комментарии к ней. В основном - заимствованные, частью мои – их легко отличить, они банальные и неглубокие. Возможно, кому-то это поможет освежить в памяти первую модернизацию и, может быть, менее предвзято взглянуть на нее. А может быть - лучше понять, почему вторая получилась так, как получилась. Я не думаю, что кому-то стоит тратить время на чтение такого длинного текста подряд, тем более с экрана. Лучше просто «обчитывать» какие-то картинки по мере возникновения интереса. Материал собран как из работ историков (главным образом, патриарха темы Роберта Дэвиса, а также Марка Харрисона и Андрея Маркевича - он из РЭШ! и других), так и из ЖЖ, в частности – из замечательных постов _devol_.
Контекст
К концу 1933-его года в США начинают действовать законы, жестко ограничивающие конкуренцию во всех сферах. Уже подготовлены планы национализации золота и девальвации доллара, и пока еще не ясно, поможет ли страхование вкладов покончить с банковскими паниками. Во всяком случае, всерьез обсуждаются идеи «чикагской группы» о 100%-ом резервировании банковских вкладов в ФРС, что, по сути, означало бы отмену кредита. В Германии впервые в истории получивший власть не путем заговора и уничтожения соперников, а в результате «всенародного волеизъявления» эксцентричный социалист Гитлер по троцкистским рецептам мобилизует безработных в трудармии и начнет на свой лад строить альтернативный вариант «рабочего государства». В СССР после скомканной первой попытки модернизационного «большого скачка» и судорожного поиска средств для его финансирования, завершившейся в итоге массовым голодом и преждевременной потерей 6.2% популяции, что лишь немногим меньше потерь в двух предшествующих войнах – «империалистической» и гражданской (наиболее авторитетный историк периода индустриализации Роберт Дэвис определяет все годы первой пятилетки как состояние перманентного экономического кризиса) сформируется в общих чертах невиданная прежде система организации хозяйственной жизни.
Она унаследует от прежних книжных догм и представлений лишь название, по сути, имея с ними очень мало общего. Эта система не приведет к «бешеным» темпам, как будет рапортовать о том не знавшая слова «инфляция» советская статистика, и не сократит традиционно измеряемое двумя поколениями отставание России от развитых стран по уровню душевого национального дохода. По подсчетам Г.Ханина, базирующихся на натуральных показателях, из-за игнорирования изменений цен, рост национального дохода за 1928-85 гг. в официальных данных оказался завышен в 13 раз, хотя и после такой поправки выходит, что по динамике развития советская система долго не уступала большинству капиталистических стран (существенно отставая от них в эффективности).
Из трех довоенных пятилеток по-настоящему успешной окажется лишь одна, вторая, пришедшаяся на 1933-37 гг., когда национальный доход увеличивался исключительно быстро за счет развития всех отраслей материального производства. Первая пятилетка (официально выполненная за 4 года 3 месяца) привела к падению дохода страны на 15-20%.Сказалось сокращение сельскохозяйственного производства, дававшего в 1928 году примерно 45% вклада в, как теперь сказали бы, ВВП, если считать в довоенных ценах 1913 года (и, кстати, ровно такой же была и доля села в национальном доходе тогда).
И разумеется, Великая депрессия, с ее падением мировых цен на сельхозпродукцию в 2.5-2.6 раза. СССР как крупнейшего экспортера таковой ударила она больнее, чем другие страны, исключая, разве что Германию, где к крушению платежного баланса помимо падения экспорта привел sudden stop потока долларовых инъекций по плану Дауэса. В 1938-41 гг. темпы роста национального дохода в СССР снова упали, то есть он рос, но в основном уже за счет территориальных приобретений в ходе войны в Европе 1939-40 годов. На территории СССР в межвоенных границах рост национального дохода был незначительным [1, с.175]. К причинам этого торможения мы еще вернемся.
*Andrei Markevich and Mark Harrison. Russia's Real National Income: The Great War, Civil War and Recovery, 1913 to 1928
Однако эта система в практически неизменном виде просуществует еще без малого 60 лет, так или иначе будет кормить сотни миллионов людей, сломает хребет самой блестящей военной машине всех времен и народов, и если не высадит первой человека на Луну, то лишь по чистой случайности. Позже ее будут называть административно-командной, тоталитарной или технократической. На деле она не будет ни той, ни другой, ни третьей. Централизованное планирование на деле означало лишь систему согласований, заменявшую собой рынок, держалась она не на штыках, представляя собой в некотором роде Парето - оптимальное состояние, назвать ее технократией, где управляющая элита отбирается по соображениям наибольшей квалифицированности с исключением всякого влияния на этот процесс снизу, тоже было бы не совсем верно.
С опорой на внутренние резервы
По сути, для каждой догоняющей модернизации центральной становится проблема поиска сбережений, капитала, без оплодотворения которым она возможна в той же мере, что и непорочное зачатие. За полвека до начала индустриализации в СССР, Россия уже сталкивалась с похожей проблемой. Решение тогда было найдено не на путях зверского налогообложения крестьянства (о том, на чем именно - ниже). Однако если смотреть только на внутренние резервов, то других возможностей существенного перераспределения национального дохода с потребления на накопление ни в той, ни в другой реинкарнации страны не было. И, кстати говоря, идеи троцкиста Преображенского – впоследствии реализованные, и «правого» Бухарина, с негодованием отвергнутые, отличались в этом плане лишь тем, что первый делал упор на прямое налогообложение, то бишь на коллективизацию, а второй – на косвенное, через реализацию крестьянству товаров, как теперь сказали бы, с высокой долей акцизов и НДС. Отсюда - знаменитое «обогащайтесь» - лишь для того, что бы было что у «обогащенных» через эти налоги изымать.
К альтернативным источниках накоплений мы вернемся чуть позже, на деле же как известно, именно поворот к коллективизации обеспечил главную долю необходимых ресурсов накопления. С макроэкономической точки зрения этот поворот представлял собой резкое повышение доли накопления (с 15 до 40% национального дохода за 1928-1931 годы [1, с.179]) при сокращении самого национального дохода, что – как видно из чисто арифметических соображений - должно было повести к резкому сокращению жизненного уровня населения.
Предпосылок для резкой смены экономической политики к этому времени сложилось сразу несколько. Это, с одной стороны, некие пределы роста, в которые достаточно четко уперлась модель экономики, до того обеспечившая крайне быстрый подъем в период после гражданской войны и примерно до 1926 года, но затем забуксовавшая. В итоге в 1928 году и объемы производства национального дохода, и его структура были примерно такими же, как и в довоенном 1913-ом, не считая того, что за 12 лет все виды основного капитала и инфраструктура порядком обветшали и просто для поддержания нормального функционирования хозяйства требовался гораздо больше объем инвестиций. Отсюда – большой размах, как мы сказали бы сейчас – техногенных катастроф, а на языке того времени – «вредительства».
Одновременно обозначилась и другая, гораздо меньше терпящая отлагательств проблема – нехватка хлеба в городах. Не успев начаться, индустриализация породила дефицитную экономику, грозившую вызвать острую волну социального недовольства. Государство мало что из товаров могло предложить производителям товарного зерна, и они отказывались продавать его, поскольку не могли реализовать вырученные деньги. Подобно тому, как это было в 1916 году, происходило натурализация сельского хозяйства, через год, как известно, обернувшаяся революцией. Последовало возрождение практики реквизиций, напоминавшей о временах мировой и гражданской войн.
Ну и наконец, по-видимому, мировой экономический кризис, постоянно предрекавшийся большевиками (в этом смысле они мало чем отличаются от нынешних алармистов) разразился в самый неподходящий момент. К весне 1930 года исходить можно было только из того, что никто из торговых партнеров не будет ничего покупать, а наоборот, потребует скорейшего погашения уже предоставленных кредитов. По сути это сделало поворот к форсированной коллективизации, отметая все остальные варианты, неизбежным. Летом следующего, 1931 года одобрено также предложение ОГПУ о широком использовании труда заключенных на стройках, лесоразработках, шахтах и рудниках преимущественно в неосвоенных районах страны, куда иным способом привлечь рабочую силу оказалось невозможно.
По сути никакого целостного плана первой пятилетки выполнено не было, хоть он и готовился довольно тщательно, постепенно сдвигаясь в течение трех лет. Вместо этого плановые показатели меняли произвольно и без каких-либо обоснований, в расчете на «революционный энтузиазм масс». Изучение официального отчета об итогах первой пятилетки обнаруживает, что почти по всем показателям даже минимальный (отправной) вариант плана, до того категорически отвергнутый как пораженческий, был провален.
Реформировалась в ходе пятилетки и хозяйственная среда, из которой то полностью искоренялись рыночные элементы, то снова возвращались туда. Острый кризис, порожденный ориентацией на жестко централизованную безденежную экономику, постоянный дефицит промышленных кадров, который обусловил известную независимость рабочих, заставил власти проявить некоторую гибкость, признать роль экономических рычагов - в частности, материальной заинтересованности, товарно-денежных отношений, финансового контроля.
В середине 1931 года предпринимаются попытки мини-рефом (изменение отношений к специалистам, осуждение уравниловки и дифференциация заработной платы, провозглашение хозрасчета одним из важнейших принципов хозяйствования и т.п.). Новая волна следует весной 1932 года - провозглашение свободы торговли по складывавшимся на рынке ценам; попытки активизировать производство товаров широкого потребления (в том числе за счет отмены многих ограничений в деятельности кустарей); поиски путей активизации экономических стимулов в крупной промышленности (разработка решений, предоставляющих предприятиям право продавать сверхплановую продукцию на рынке, дискуссии в экономической печати по поводу освобождения цен, чтобы сбалансировать спрос и предложение, изменить порядок инвестирования в пользу самоокупаемости и т.п.
В новом хозяйственном механизме 1932-33 года восстановление денежных стимулов и рыночных элементов было ускорено в ответ на растущую нехватку продовольствия летом 1932, правда одновременно надвигающийся голод приводит к временному возврату еще более жесткого нормирования потребления. Снижаются и сверхамбициозные количественные цели - в 1931 еще виден полный отрыв от реальности показателей плана, но в 1932 обозначается поворот к умеренности. В итоге, в экономике, которая сложилась к концу 1933 года, рыночные и квазирыночные элементы, по мнению уже цитированного выше Р.Дэвиса, уже заняли свое, хотя и подчиненное место.
Однако перемены пришли слишком поздно, чтобы предотвратить катастрофу зимы-весны 1932-33 годов в деревне, вызванную истощением продовольственных ресурсов, которое не могло быть возмещено улучшенными стимулами. Распространенный миф об искусственном, преднамеренно организованном голоде 1932-33 годов исходит из того, что в распоряжении правительства были фонды, достаточные для предотвращения катастрофы, а Сталин якобы не использовал эти запасы по политическим причинам: подавлял голодом сопротивление крестьянства, прежде всего украинского. Однако по исследованиям архивных данных Р.Дэвисом и его соавторами делается однозначный вывод, что сталинское руководство просто не имело значительных зерновых запасов: на 1 июля 1933 года государственные резервы составляли только 1,141 млн. тонн. Правда, и этого было достаточно, чтобы спасти хоть часть голодающих, советское же руководство ничего для них не сделало. Однако верно и то, что значительных запасов не было: таков закономерный итог разрушительной политики в деревне.
Пройдет десятилетие, как и те четыре года наполненное смертельно опасными авантюрами, и в августе 1942-ого, когда немцы, прорвав на огромном участке фронт и, по сути, не встречая организованного сопротивления, ломились к Волге и Кавказу, Сталин, если верить Черчиллю, признается, что тот период все же был более тяжелым. «Это было что-то страшное, это длилось четыре года, но для того, чтобы избавиться от периодических голодовок, России было абсолютно необходимо пахать землю тракторами» [2, с.526].
Альтернатива: с опорой на глобальные дисбалансы. Мог ли Сталин стать Дэн Сяопином?
Оглянемся еще на пять десятилетий назад. Двигателем первой, «железнодорожной» индустриализации России, стал приток иностранного капитала. Собственно, это и не было никакой альтернативой – своих сбережений в стране, где 9/10 населения вело натуральное хозяйство, до середины XIX века, по сути, не было, и сам по себе необходимый объем накоплений мог бы вызревать веками. Примерно до начала 80-х годов XIX века это были преимущественно зарубежные займы, затем прямые иностранные инвестиции. Уже к 1889 году их доля в совокупном торгово-промышленном капитале России оценивается в 25%, а к 1914 году увеличивается до 43%. При этом в общем объеме инвестиций приток их извне достигает 55%, и падает только с началом войны [3].
Одной из предпосылок интенсивного притока капитала становится проводившаяся тогда всеми странами, не исключая и царскую Россию, политика импортозамещения. Правда, тогда она состояла не в манипуляции обменным курсом (он в течение 1834-1896 годов остается на постоянном уровне 1.3 за доллар, а затем в ходе денежной реформы С.Витте девальвируется до 1.94, да так и остается на этом уровне, исключая лишь бурный военно-революционный период, до 1934 года, когда в свою очередь будет девальвирован и сам доллар), а в таможенном протекционизме, который с 1880 года окончательно приходит на смену «беспошлинному десятилетию».
Итоги этого присутствия иностранных капиталов в экономике России довольно внушительны. Первый пик роста душевого национально дохода приходится на первую половину 90-х годов (около 8% в год, притом, что за два десятилетия до этого страна вообще еще практически не знала, что такое экономический рост), а второй скачок в промышленном развитии – после кризисных 00-х - на 1909-1914 годы (около 4% годового прироста национального дохода в среднем на человека).
Об уровне жизни, достигнутом к концу периода этой зарубежной инвестиционной экспансии, можно судить (конечно, очень примерно), хотя бы по зарплате рабочих. В 1913 году, например, по данным _devol_ на московском металлургическом заводе Гужона (более известном как Серп и Молот), она составляет в среднем 43,90 руб. в месяц, исходя из уже называвшегося курса рубля к доллару, и произошедшей с тех пор долларовой инфляции, царский рубль – очень условно конечно, можно оценить в 11.2 нынешних доллара или с учетом колеблющегося курса – в среднем в 336 рублей, а всю месячную зарплату – в 14750. Правда, из этой суммы лишь 2/3 выдавались наличными, остальное составляли вычеты за продукты, взятые в лавке общества потребления.
Выходит поменьше, чем сейчас, конечно (правда, Серп и Молот, кажется, уже давно не работает «по основной специальности» и сравнить напрямую не с чем), но не так уж сильно. К тому же рабочему вековой давности не надо было оплачивать ни бензин, ни мобильный телефон, ни интернет, ни многие другие современные радости, так что на примитивные жизненные потребности оставалась вполне приличная сумма. Разумеется, далеко идущих выводов отсюда делать не стоит, «денежное довольствие» крестьян, составлявших основную массу жителей империи, было совсем иным, С.Ю. Витте приводит цифру денежных расходов воронежского крестьянина среднего достатка в 12 рублей в год – вместе с многочисленной семьей.
Цена, которую приходится платить стране за эти успехи, вполне приемлема. Во всяком случае – Россия не превращается в «банановую империю», и этот приток инвестиций имеет малого общего с банальной эксплуатацией природных богатств. Из добывающих отраслей с участием иностранного капитала осваивается лишь добыча марганцевой руды (которой Россия, а потом и СССР надолго становится чуть ли не монопольным поставщиком). Ну и, разумеется - нефть, которой в 1900 году на Россию приходится 51% мировой добычи, но на экспорт идет лишь 12% производства, и кроме нас, на рынке присутствует лишь еще один нефтеэкспортер – и это США, нестыдная компания. В основном же капитал шел в высокотехнологичные по тем временам сферы – электротехнику, сельхоз- и иное машиностроение. Прибыли от капиталовложений также в значительной мере реинвестируются в быстро растущий рынок России.
Нельзя сказать, что возможности, открываемые притоком иностранного капитала, совсем игнорировалась при второй индустриализации. И дефицит платежного баланса, и внешний долг СССР были, особенно в первой половине 30-х, весьма значительны. И все же в силу политических ограничений, неудачной внешней конъюнктуры (не будем забывать о Великой депрессии 30-х) и как бы теперь сказали – неблагоприятного климата для doing business, этот источник не смог стать ни основным, ни даже особенно заметным и прототипа нынешнего Китая из СССР 30-х все же не получилось. Хотя лично Сталин к такому повороту, судя по огромным усилиям, предпринимавшимся им в 30-х для преодоления изоляционизма страны, возможно, и был расположен.
Но даже если притока капитала нет, проводить догоняющую модернизацию в условиях полного изоляционизма все равно не получится, и какая-то минимальная интеграция в мировую систему хозяйства так или иначе нужна. Как не мобилизуй внутренние накопления, на них в лучшем случае можно организовать инвестиции в строительство, инфраструктуру, что-то выкопать. Но торгуемую продукцию – станки, машины и оборудование – все равно надо где-то купить, если у вас их пока нет. Вопреки теории сравнительных издержек, которая говорит, что возможности для эффективного экспорта найдутся всегда, Советский Союз того времени мало что может предложить на внешний рынок – ну о высокотехнологичном экспорте приходится говорить с осторожность даже сейчас (хотя он растет), но даже и нефти пока никакой нет в достаточном количестве.
Возможно сейчас, когда мы наблюдаем торговую экспансию Китая и иных юго-азиатских экономик, покажется удивительным, что за пределами двух сырьевых продуктов - нефти и марганца – в промышленности царской России не было создано сколь-нибудь заметного экспортного сектора. Наверное, это объяснялось всеобщим протекционизмом того времени. Удивительным образом – но и сталинская индустриализация оказалась ни в малейшей степени не экспортно-ориентированной. А это уже странно – если вспомнить, что вся она проходила под знаком острейшего дефицита валюты и золота, и властям приходилось проявлять чудеса изобретательности и изворотливости для ее поисков.
Тем не менее, даже в начале 40-х, невзирая на набирающую обороты модернизацию, нам по-прежнему особенно нечего предложить миру. Так, если посмотреть на советский экспорт в США 1940 года, то видно, что 2/3 его по-прежнему составляют меха. Возможно, и здесь неудачным оказалось время – сначала в условиях Великой депрессии все стремились закрыть свои рынки от экспорта, сохраняя рабочие места. Потом – крупнейшие потенциальные импортеры вроде Германии и Италии, вынашивавшие планы военных авантюр, провозглашали автаркию одной из целей своего развития, хотя так ее и не добились.
Правда, нельзя сказать, что такие маневры – с созданием экспортного сектора совсем не рассматривались. Так, глава правительства А.И. Рыков в дополнение к первой пятилетке предложил свой вариант — так называемую двухлетку. Суть его состояла в том, чтобы в пределах пятилетки в первые два года обратить особое внимание на развитие аграрного сектора. Туда надо было направить значительно больше средств, чем планировалось по новому пятилетнему плану. Интенсивное развитие сельского хозяйства должно было бы увеличить экспорт хлеба и других сельскохозяйственных продуктов, что дало бы стране необходимую валюту для развития промышленности. Если проводить какие-то аналогии с настоящим, то можно с натяжкой сравнить этот план с планом «500 дней», который предусматривал связывание избыточной массы денег через приватизацию, до того, как будут отпущены цены. Т.е. сначала преодолеть кризис, а потом проводить реформы – правда, не очень понятно, зачем они тогда нужны.
План Рыкова (как и через 60 лет программа 500 дней) был категорически отвергнут, причем в дальнейшем его предложение было возведено в криминал в борьбе с правой оппозицией. Участь А.И. Рыкова известна и она печальна, но в данном случае экспортный план, скорее всего, и впрямь был нереализуем – дело происходило весной 1930 года, когда из-за охватившей весь мир осенью предыдущего года финансовой паники, наш зерновой экспорт вряд ли кому был нужен. В 1931 году видим пассивное сальдо во внешней торговле – 300 млн. золотых рублей (курс к доллару приведен выше) – продолжающаяся индустриализация и недостаток внешнего спроса заставляют сокращать экспорт. К этому времени в стране уже вовсю действует карточная система на продукты питания и многое другое.
В итоге закупки товаров за рубежом неизбежно финансируются в значительной мере кредитами (или вывозом золота и других ценностей – по статистике проследить разницу нам не удалось). Так, в торговле с США за 1929-1940 годы экспорт финансирует лишь треть импорта, а общий дефицит составляет 620-630 млн. долл. (в современном масштабе цен это получается, что США профинансировали за 12 лет порядка 9.2-9.4 млрд. долл. – не так уж и много). Очевидно, что какая-то часть долга была оплачена «золотовалютными резервами» - золото в СССР американцы стали регулярно закупать с 1939 года.
Примерно такая же ситуация и в торговле с Германией, в 1925 - 1933 годах оттуда в СССР было поставлено товаров на сумму 3,703 млрд. марок, а завезено из СССР на сумму в 2,976 млрд. марок. В 1929-1932 годах, профицит торговли Германии с Советской Россией достиг 736,5 млн. марок (для перевода в современные доллары множим на 4).
Советские закупки в Германии при таком уровне дефицита торгового балансе стали возможны благодаря германским кредитам. В 1925 году Германия предоставила СССР краткосрочный кредит в 100 млн. марок, в апреле 1926 года Германия открыла кредитную линию для СССР в размере 300 млн. марок сроком на 4 года. В 1931 году Германия предоставила СССР еще один кредит (связанный с покупкой оборудования) на сумму в 300 млн. марок сроком на 21 месяц. Общая сумма заимствований СССР в 1925 - 1931 годах составила, таким образом, 700 млн. марок или около 250 млн. американских долларов. Несмотря на резкое падение советской торговли с 1932 года, в 1935 году консорциум банков Германии предоставил кредит СССР советскому торгпредству в Берлине на сумму 200 млн. марок. Таким образом, официально за 10 лет СССР получил из Германии кредитов на 900 млн. марок, что составляет порядка 320 млн. долларов США.
В итоге внешний долг СССР быстро растет, однако уже с началом второй пятилетки статистика показывает его сокращение. При этом торговые дефициты, во всяком в торговле со США, на время остановленные тамошним кризисом, с 1934 года возобновляются. Был ли найден какой-то кредитный способ финансирования этого или это все же результат продажи золота и прочих «конвертируемых ценностей»? В начале 30-х прошло массовое, второе по счету изъятие их церквей, распродаются и «шедевры Эрмитажа» и много другое.
Данные _devol_ со сыылками: Торговля со США - на основе архивных данных НКИД, с Германией - K. Mueller. Aussenhandelssystem und Industriepolitik Russlands waehrend des ersten und zweiten Fuenfjahrplanes in ihrer Bedeutung fuer die deutsch-russischen Wirtschaftsbeziehungen. 1934, Долг - M.R. Dohan. Soviet ForeignTrade in the Nep Economy and the Soviet Industrialization Strategy.
В первой половине 1930-х гг., если верить Е.Осокиной[4], в дело финансирования индустриализации активно включается Торгсин «Всесоюзное объединение по торговле с иностранцами на территории СССР» (18 июля 1930 г. — 1 февраля 1936 г.). По ее подсчетам он купил у населения ценностей, достаточных для покрытия пятой части расходов на импорт промышленного оборудования, технологий и сырья. В отдельные годы вклад Торгсина был и того выше: в 1933 г. ценностей, собранных через Торгсин, хватило, чтобы оплатить треть расходов СССР на промышленный импорт. В тот год по объемам валютной выручки Торгсин перегнал главных добытчиков валюты для страны — экспорт хлеба, леса и нефти.
Революционный поворот в его истории произошел в самом конце 1931 г., когда руководство страны разрешило советским людям покупать товары в Торгсине в обмен на бытовое золото (украшения, предметы утвари и быта). Со временем Торгсин стал принимать от населения серебро, платину, бриллианты и другие драгоценные камни, а также произведения художественного искусства. В 1932-1935 гг. советские люди снесли в Торгсин почти 100 т чистого золота. Это эквивалент порядка 40% «гражданской» промышленной золотодобычи в СССР за тот же период времени. В те же годы золотой вклад «Дальстроя», специализировавшегося, в частности, на добыче золота на Колыме, составил всего лишь немногим более 20 т. Если это так, то выходит что этот «рассредоточенный резервный фонд» и «сокровища мадам Петуховой» оказались неплохим подспорьем в деле модернизации страны.
Как бы ни оценивать итоги модернизации экономики в 30-х, историками все же признается, что, по крайней мере, в одном отношении – мобилизационной подготовке к войне она сработала во всех своих аспектах. Как пишет английский историк Марк Харрисон [5], советская победа в войне с Германией – исключение из правил. Войны двадцатого века были по преимуществу противостоянием не столько армий, сколько экономик и их мобилизационных возможностей. По общему опыту двух мировых войн, СССР обязан был проваливаться. Статистика такова, что в этих войнах более бедные страны, сталкиваясь с агрессией, всегда терпели поражения - или сразу, или после того как их экономики разлагались. И если попытаться построить эконометрическую модель, оценивающую вероятность исхода войны в зависимости от соотношения ВВП, ее доли, которая может быть отмобилизована на военные нужды и демографической ситуации, то вроде как выходит, что максимум, до которого СССР мог продержаться, даже избежав катастрофических результатов первых месяцев войны, это первая половина 1943 года.
Иллюстрацией к этому правилу может быть случившееся с Россией в первой мировой войне. Мобилизация промышленной продукции на военные нужды разрушила основу торговли между городом и деревней. Крестьяне замкнулись в натуральной экономике. Продовольственные проблемы в городах (до голода дела не дошло, но судя по всему, ситуация сильно напоминала наш 1991 год - пустые полки в магазинах, многочасовые очереди) уничтожили поддержку режима и привели к краху производства вооружений. Армия и правительство развалились. Не прошедшая испытания мобилизацией экономика привела страну к поражению в войне и к двум революциям. В первую мировую эта схема была верна не только для России, но и для империй Габсбургов и Османской. Германия не избежала схожих процессов – она фактически победила в военном отношении, но тыл от перенапряжения развалился. Проигравшие войну проиграли ее не столько на полях сражений, сколько в результате разложения экономики.
Вернемся еще раз в 1942 год, уже упоминавшийся выше. По оценке Харрисона, исходя из объективных макроэкономических показателей, советская экономика могла оказаться по его итогам года на грани коллапса. Из-за оккупации потеряна треть ВВП, а на остающейся под контролем Советского государства территории в 1942 г. военные расходы достигают 60% ВВП. Кстати говоря, само по себе такое перераспределение ВВП в сторону военных расходов (несмотря на потерю трети ВВП, они выросли по сравнению с довоенным 1940 годом в 2.5 раза) выглядит как чудо. Даже в том году Советский Союз был в состоянии выставить и вооружить армию большую, чем у противника. У советских войск было больше оружия не только в абсолютном исчислении, но и в расчете на одного солдата. Историк экономики фашисткой Германии Adam Tooze пишет: “Если в 1942 г. и случилось «чудо» в производстве вооружений, то произошло оно не в Германии, а на оборонных заводах Урала”. Учитывая эти цифры, удивительно не то, что Красная Армия победила, а то, что она чуть ли не потерпела поражение.
Тем не менее, все вместе это означает, что воспроизводственный потенциал экономики в существенной мере уже подорван. Такие пропорции ни одна страна долго выдерживать не в состоянии. Частично сокращение и перераспределение ресурсов ВВП компенсировано помощью союзников, но ее вклад не стоит переоценивать – это около 5% всех ресурсов (вырастет до 10% в 1943 и 1944). Валовые инвестиции свелись к нулю, это значит, что производственный потенциал страны стремительно истощается и инфраструктура ветшает. Убывали и людские ресурсы. В среднем в день умирает около 9 тыс. красноармейцев. Объем ресурсов для личного потребления по сравнению с довоенным 1940 годом упал почти в два с половиной раза, и потребление домохозяйств в расчете на душу упало на 40%. По крайней мере, 2000 гражданских лиц умирало каждый день (в основном в блокадном Ленинграде и ГУЛАГе) - значит, что общая численность населения тоже сокращалась.
По мнению Харрисона, в 1943 г. без военного перелома, и без дополнительных ресурсов из-за границы, советская военная экономика пришла бы к коллапсу в течение нескольких месяцев. Но коллапса не произошло, победы под Сталинградом и Курском вместе с дополнительной помощью союзников позволили военной экономике стабилизироваться, а гражданскому сектору частично восстановить выпуск.
Почему же СССР оказался единственной страной в двух мировых войнах, которая смогла нарушить общее правило? После окончания Гражданской войны, власти и население находились в состоянии постоянного ожидания новой войны против Советской России. Хотя на первых порах потенциальный противник выглядит достаточно иллюзорно. Так все 20-е годы в оперативных планах Генштаба РККА - это польско-румынская агрессия, поддержанная Францией[6]. В 1931-1932 гг. вторжение Японии в Маньчжурию было воспринято в Москве всерьез и привело к весьма значительному увеличению расходов на оборону, что в свою очередь еще больше осложнило экономическую ситуацию.
А уже с 1933 года с приходом к власти в Германии Гитлера обозначается существенный поворот во внешней политике. Близкой реальностью становится война на два фронта – против Японии на Востоке и германо-польского альянса на Западе (к счастью, разрушившегося в 1939 году). СССР начинает судорожно искать союзников в Европе, благо таковой находится в лице Франции, также озабоченной изменениями в Германии, вступает в Лигу Наций и т.п. Тем не менее, ощущение военной опасности присутствует постоянно, оказывая первостепенное воздействие на решения властей. Гражданская война оказалась хорошей школой мобилизации, а первая мировая война показала им чего стоит избегать. Зная это и веря в неизбежность новой войны, большевики изначально создавали такую экономическую систему, которая смогла бы избежать повторения поражения в первой мировой войне. Сталин олицетворял эту решимость, и претворил ее в жизнь.
Этому должны были способствовать: командная система распределения ресурсов, принудительная индустриализация; контроль сверху за сельскохозяйственными «излишками» через колхозную систему. В сельской местности, после того как принудительные заготовки и неурожаи привели к голоду и смерти от 5 до 8 миллионов человек, продуктивность сельского хозяйства оставалась не слишком высокой и крестьяне снабжались продовольствием в последнюю очередь. Тем не менее, именно сочетание этих условий дало возможность для милитаризации экономики. Успех Советской военной экономики был результатом сознательной конструкции, а не проявлением случайной эволюции. Важнейшими чертами сталинской военной экономики, такой, какой она была создана, стала современная промышленность, основанная на массовом производстве и коллективное сельское хозяйство.
Историк и социолог Георгий Дерлугьян высказал также заслуживающее внимание соображение о том, что победу в ВОВ обеспечило сочетание индустриализированной промышленности, способной осуществлять массовые поставки современного вооружения, и немодернизированной структуры населения с многочисленным сельским населением и высокой рождаемостью, обеспечившей огромный мобилизационный резерв. Если хотя бы один элемент этой диады отсутствовал, СССР проиграл бы войну, несмотря на весь патриотизм и остервенение.
К тому же у немцев к 1944 году обозначились явные демографические проблемы из-за катастрофических людских потерь в предыдущей войне, они были особенно страшными в 1917-18 годах, когда Россия уже была выведена большевиками из войны и тем самым существенная часть населения была сохранена. В результате провал рождаемости в первой половине 20-х у нас был заметно меньше, а как раз на это поколение пала почти вся тяжесть второй половины войны. Так что в какой-то мере победа в ВОВ - результат поражения России в предыдущей войне, тогда как победившая Франция потерпела такую демографическую катастрофу, что в следующей войне была попросту неспособна к сопротивлению. Хотя вообще считается, что потери до 80% мужского населения в дальнейшем восполняются без ущерба для популяции (лишь бы число женщин не уменьшалось сильно), но происходит это не сразу.
Кстати сказать, демография была важной составной частью социальной политики Гитлера. Они ввели что-то похожее на «материнский капитал» при вступлении в брак в виде беспроцентной ссуды в 1000 марок (это примерно 120 тыс.руб. если пересчитать по курсу с учетом инфляции) с погашением по 10 марок в месяц, каждый ребенок списывал с нее 25%, а начиная с третьего платили 100 единовременно и 10 ежемесячно. Кажется, был запрет на строительство 1-2 комнатных квартир, стесненная жизнь в которых могла бы ограничить рождаемость. В итоге если в 1933-ем рождалось 59 детей на 1000 женщин, то в 39-ом 89. Разумеется, это был уже непризывной возраст и на исход войны улучшение демографической ситуации не повлияло. Но, наверное, внесло неплохой вклад в «немецкое экономическое чудо» в 50-х (да и вообще многие основы его были заложены в 30-х, но не будем отвлекаться).
Общая динамика перевооружения Советского Союза в тридцатые годы такова, что до 1937 г. размер военной продукции и численность вооруженных сил сдерживались. После этого темп перевооружения заметно увеличился, что по-видимому и привело к заметному уменьшению инвестиционных ресурсов и падению динамики ВВП (кроме того, в 1937-38 наметился определенный сдвиг в строну роста потребления и социальных расходов).
Источник: Mark Harrison, R.W. Davies. The Soviet military-economic effort during the second five-year plan (1933-1937)
Однако принципиальное значение имели не только количественные показатели, но и произошедшие структурные сдвиги в оборонной промышленности. В течение десятилетия, советская оборонная промышленность была перестроена из кустарной в крупную. В 1920-е гг. годы большая часть сложных вооружений производилась кустарными методами. Мастера имели возможность проявлять свою индивидуальность в производстве вооружений. Технологические условия не были эффективны, не существовало унификации и взаимозаменяемости деталей. Серии вооружений были маленькими и дорогими.
В 1930-е гг. НКВМ развернуло кампанию по налаживанию массового производства и стандартизации. Вначале успех сопутствовал этой кампании далеко не везде. Кампания встретила сильное сопротивление со стороны промышленности. Но, в конце концов, Красная Армия выиграла эту борьбу – непосредственно перед войной. Позаимствованные из Америки унификация и конвейер, обслуживаемый низкоквалифицированной рабочей силой, вчистую переиграли германскую промышленность, ориентированную на качество, мелкосерийное производство и индивидуальное мастерство рабочих. Лишь в 1944 году перестроившаяся промышленность Германии смогла превзойти советскую по выпуску основных вооружений, но было уже поздно
С точки зрения военного испытания значительные выгоды принесла и политика коллективизации деревни. В условиях войны производство продовольствия сократилось, но доля государственных закупок выросла. Солдаты и рабочие имели приоритет при распределении продовольственных ресурсов. Кроме блокадного Ленинграда не было голода в городах. И, следовательно, не произошло катастроф на «тыловом» фронте, как было в первой мировой войне. Без коллективизации к началу войны советская деревня жила бы богаче и работала продуктивнее, соответственно, больше продовольствия было бы доступно населению, и уровень жизни был бы выше. Но посредством рынка было бы сложнее перенаправить продукты из деревни в город для рабочих и солдат, а в условиях войны, скорее всего и просто невозможно. Выстроить же мобилизационную систему снабжения городов не удалось толком даже в более «спокойных» условиях первой мировой войны, хотя попытки такие были (продразверстку придумали отнюдь не большевики), что ж говорить об условиях «блицкрига»?
Харрисон, правда, оговаривается, что мобилизационная эффективность вряд ли может рассматриваться как единственный критерий, оправдывающий произошедшие изменения. Остаются вопросы цены, справедливого распределения тягот между поколениями и политической ответственности. Миллионы умерших ради коллективизации потеряли все, ничего не приобретя взамен. В конце концов, сталинская модернизация так и осталась революцией сверху, никогда не проходившей тест свободных и честных выборов, и не получившей мандат доверия от избирателей. Хотя, несомненно, по своим конечным итогам, постфактум, она была бы, скорее всего, горячо поддержана – разумеется, теми, кто смог ее пережить.
Выгоды от проведенной индустриализации с точки конечных результатов оказались существенно меньше, чем можно было бы ожидать, и чем это рекламировалось советской пропагандой. Жить в 1937 году возможно и впрямь стало веселее, но все же вряд ли – лучше. Все увеличение выпуска после 1928 было реинвестировано или потрачено на нужды обороны, а уровень душевого потребления, как показывают более объективные, чем в статистике того времени, подсчеты, за десятилетие снизился. Получила ли выгоду армия? Конечно да, но меньше чем ожидалось Большинство из 30 тыс. танков и 40 тыс. самолетов, произведенных между 1930 и 1940 годами, были или уничтожены в самом начале войны или были непригодны к использованию. Была ли польза для процесса накопления? Множество специализированных оборонных предприятий, построенных в мирное время, были потеряны в начале войны или надо было их эвакуировать и перестроить. К тому же догоняющая модернизация в какой-то мере воспроизводила достижения минувшего дня. Сдвиг в пользу производства стали и металлообработке шел в ущерб развитию новых средств военной информации и связи; тогда как век информации уже начался, но Сталин не заметил этого.
Действительно важными достижениями стала усиленная мобилизационная подготовка, приучившая рабочую силу к идее будущей войны. Хотя мобпланы были часто поверхностными или странными, каждый знал, что делать, когда начнется война. Это позволили избежать даже временного паралича. Хотя значительная часть вооружений и погибла в первые недели войны, опыт производства десятков тысяч танков и самолетов никуда не делся. Борьба за выпуск массовой продукции была выиграна до войны, это сделало возможным массовое производство военных лет, и позволило снизить издержки такого производства. Все это объясняет, почему советская промышленность сумела превзойти немецкую в 1942 году. Несмотря на все недочеты, советская экономика в итоге смогла мобилизовать ресурсы не менее эффективно, чем значительно более развитые и богатые рыночные экономики.
Литература.
1. Ханин Г.И. Динамика экономического развития СССР. Новосибирск: Наука. Сиб.отд-ние, 1991.
2. У. Черчилль. Вторая мировая война. Воениздат. 1991. Кн.2.
3. А.Г. Донгаров. Иностранный капитал в России и СССР. Москва. Международные отношения. 1990.
4. Елена Осокина. Золотая лихорадка по-советски. Журнал "Родина", №9, 2007.
5. Марк Харрисон. Сталинизм экономика войны Доклад на Международную научную конференцию «История сталинизма. Результаты и перспективы изучения», Москва, 5-7 декабря 2008.
6.Самуэльсон Л. Красный колосс. — М.: АИРО-ХХ, 2001. (Оригинал: Samuelson L. Plans for Stalin's War Machine. — Houndmills, Basingstoke, Hampshire an London, Macmillan Press LTD, 1999.)
Дополнителнительные иллюстрации
В.Н.Земсков. ГУЛАГ (историко-социологический аспект). Социологические исследования. 1991, N.6 С.10-27; 1991, N.7. С.3-16
Попов В.П. Государственный террор советской России. 1923-1953 гг.: источники и их интерпретация//Отечественные архивы, 1992. № 2. С. 28.
/ (C) Источник
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией
При копировании ссылка обязательна Нашли ошибку: выделить и нажать Ctrl+Enter