30 января 2017 Sberbank CIB
Переход к современной экономике требует постановки цели по качеству экономики
Нужно найти простой и наглядный способ количественно оценивать прогресс качественных изменений
Структура экономики - не лучший индикатор качества
Статистика национальных счетов улучшается, но в принципе не может отвечать потребностям подсчёта «новой экономики»
Структура занятости тоже плохой показатель качества экономики
Альтернативные метрики качества жизни, способные учитывать технологический прогресс, пока ещё слишком «молоды»
Лучший индикатор качества для целей экономической политики - доля средне- и высокотехнологичного экспорта в промышленном экспорте
Достижение ~40% доли высокотехнологичного экспорта почти автоматически означает вступление в клуб развитых стран
Политические реалии вынуждают формулировать экономические цели в виде одной цифры: удвоение ВВП, инфляция 4%, дефицит бюджета 3%, 25 миллионов высокопроизводительных рабочих мест и т.д. Не будет преувеличением сказать, что после кризиса 2009 года в экономическом дискурсе возник идейный вакуум: старая система целеполагания (рост ВВП на X%) работать перестала, а новая не была сформулирована. Экспертному сообществу было очевидно, что необходим переход от «количества роста» к «качеству роста», о структурных реформах не говорил лишь ленивый, но единый целевой показатель так и не был озвучен. А строить современную экономику, основанную на последних достижениях технологического прогресса, не обладая инструментом для её измерения, невозможно. Нужно найти простой и понятный индикатор, который бы позволил измерять прогресс в качестве экономики.
Огромное количество КПЭ (ключевых показателей эффективности) на всех уровнях показали себя плохой заменой одной чётко поставленной цели. Пожалуй, ближе всего «по духу» стала задача достижения 20-го места в Doing Business в 2018 году. Но у этой цели есть 3 существенных недостатка. Во-первых, рейтинг не представительный, так как показатель считается только по Москве и Санкт-Петербургу. Во-вторых, он манипулируем. Чёткие критерии оценки – одновременно и самое привлекательное, и самое уязвимое место подобных индексов. В- третьих, высокая позиция в Doing Business, как и низкий дефицит бюджета и инфляция, это предпосылки для улучшения качества экономики, а не индикатор качества. А в качестве задачи государственной политики лучше выбирать достаточное условие. Это означает, что могут быть страны, которые и без выполнения этой цели смогли создать современную экономику, но достижение такой цели почти всегда гарантирует хорошее качество экономики.
В этом докладе мы стараемся ответить на вопрос, какой же один показатель качества экономики лучше всего использовать для экономического целеполагания в эпоху 4-й индустриальной революции.
У «хороших» экономик лучше структура ВВП? Нет
Быстрый и неправильный ответ о качестве экономики – структура ВВП, т.е. добавленной стоимости. Даже десятилетия опережающего роста одной из отраслей недостаточно, для большого изменения в структуре ВВП. Как изменился российский ВВП за предыдущие 15 лет (с 2000 по 2014 годы)? Ведь трансформационный переход от плановой к рыночной экономике – это эталон масштаба изменения структуры ВВП. Как же она изменилась за 14 лет? Доля сельского хозяйства снизилась с 6,6% до 4%ВВП. Промышленности – с 31,7% до 29,3%ВВП. Рывок совершили финансы – с 1,4% до 5,1%ВВП. Таким образом, колоссальным изменением в структуре ВВП стоит признать рост доли одной из отраслей на 3пп.
Германия – наиболее промышленно развитая страна еврозоны, но структура её ВВП отличается от российской не так сильно, как можно было ожидать. Судя по структуре добавленной стоимости, главное отличие между странами в величине сектора услуг. Парадоксально, но за последние 15 лет структура ВВП Германии вообще не изменилась! И это несмотря на мировую ИТ-революцию и становление Германии в качестве центрального игрока ЕС.
Трансформация станет заметна, если мы посмотрим на экспорт Германии. Доля машиностроения и транспорта снизилась с 75 до 65%. Химическая продукция, напротив, выросла с 6 до 13%, т.е. в целом экспорт стал более диверсифицированным. Мы еще вернемся к вопросу о структуре экспорта в этом обзоре.
США – мировой технологический и финансовый лидер, объективно основной источник разработки и внедрения мировых инноваций. За последние 30 лет страна пережила и финансовую, и цифровую революции. Высокотехнологичные гиганты, такие как Apple, Amazon, Google за несколько лет стали мировыми лидерами по капитализации. Доля IT компаний в индексе S&P выросла с 7% в 1990 до 21% в 2016 году. Как это отразилось в структуре ВВП? Доля компьютеров и электроники в ВВП сократилась с 1,9% ВВП в 1990 до 1,5% ВВП в 2015.
Более того, структура экономики в кризисы почти не отличается от структуры в бумы, слабо отражая проблемы на финансовых рынках. Во время финансового кризиса 2007-2009 годов доля финансового сектора в ВВП колебалась незначительно, а по итогам кризиса не изменилась вовсе (19,9% в 2007, 19,1% в 2008 и снова 19,9% в 2009). Это при том, что обанкротилось более 65 банков и страховых компаний, а доля компаний финансового сектора в S&P упала с 22% в 2008 году до 7% в 2009. Восстановившись до 16% в 2016 году, она по-прежнему находится ниже докризисных уровней. Аналогичная ситуация наблюдалась во время бума доткомов. Доля IT компаний в S&P рухнула с 35% в 2000 до 15% в 2001, в то время как доля компьютеров в ВВП сократилась не так значительно – с 2,2% до 1,6%.
Великобритания сейчас – важнейший международный финансовый центр, хотя итоги референдума по Brexit сильно пошатнули её позиции (в ноябре LSE была лишь 7-й по капитализации фондовой биржей в мире). Роль Великобритании как финансового центра с конца 1990-х росла: всё больше стран присоединялось к ЕС, спрос на услуги британских финансистов и юристов повышался. При этом экспорт финансовых и связанных услуг позволял стабильно балансировать увеличивающийся торговый дефицит. В 2014 году он составил около $110 млрд, что соизмеримо с экспортной нефтяной выручкой России за тот же год ($150 млрд).
Несмотря на очевидный рост финансового сектора, в данных эти изменения выглядят не так масштабно. Например, с 2000 года финансовый сектор действительно рос быстрее ВВП. Добавленная стоимость в нём выросла на 60%, а ВВП – только на 30% (см. график ниже). Тем не менее доля финансового сектора в ВВП за это время выросла всего лишь с 6 до 7%, причем она остается стабильно ниже, чем, к примеру, доля добавленной стоимости в строительстве.
Проблема в том, что ВВП как индикатор в принципе не предназначен для измерения качества экономики. Его изначальной задачей было измерение производства в экономике. Как сказал о нём американский сенатор Роберт Кеннеди: «ВНП измеряет всё, кроме того, ради чего стоит жить». К примеру, навязанные бюрократией дополнительные услуги («заплати, чтобы получить справку») увеличивают ВВП, а технологический прогресс (вчера международный звонок стоил 100 рублей за минуту, а сегодня бесплатно) очень часто снижает. Абсолютное значение ВВП в развивающихся странах может быть очень неточным. В Нигерии благодаря пересмотру он вырос в 2014 году на 89%. В развитых масштаб меньше. В 2014 году после включения в ВВП расходов на исследования он вырос в Европе в среднем на 3,5пп. Наконец, в Великобритании в ВВП учтена и проституция, и рассчитывается её вклад на основании изменения мужского населения (индекс физического объёма) и стоимости лэп-дэнса (индекс цен).
Статистика прогресса, прогресс статистики
Статистические ведомства консервативны. Главное для них – сопоставимость и надёжность данных. Поэтому адаптация статистики к нуждам ее пользователей идет с запаздыванием, а пересмотр классификаций видов экономической деятельности происходит редко.
Например, статистическое бюро США пересматривает свою классификацию отраслей экономики (NAICS) раз в 5 лет. Быстро развивающиеся отрасли получают большую детализацию в отраслевой классификации: в 2012 году среди таких отраслей оказалась альтернативная энергетика. Увеличение доли электроэнергии, получаемой из этих источников, сопровождалось большей детализацией внутри категории «прочие» (см. график ниже). Одновременно с этим снижается детализация для отраслей, теряющих долю в ВВП или переживающих стадию снижения разнообразия. К их числу относятся, например, многие бытовые электроприборы, в последней версии NAICS относящиеся к одной категории «мелкая электрическая бытовая техника».
В то же время технологический прогресс отражается в данных не полностью. Для этого есть ряд объективных причин:
1. Исторически экономическая статистика ориентировалась на учет продуктов промышленного производства. Индексы производства, стоимость уровня жизни формулировались в терминах товаров и услуг, которые со временем не сильно менялись. В последние же десятилетия такой подход перестал соответствовать действительности. К примеру, мобильный телефон тогда и сейчас по функциональности просто несопоставимы, а распространение безналичных дистанционных платежей кардинально изменило подход к получению многих услуг (e-commerce, коммунальные счета, налоги и пошлины).
2. Информационно-коммуникационная отрасль быстро меняется. В развитых странах добавленная стоимость информационного сектора растет двузначными темпами, при этом относительные цены здесь быстро падают. Это означает, что если смотреть на соответствующую долю в ВВП, то мы можем не увидеть значительного роста. Более того, так как главным драйвером выступает стремительный рост производительности труда, то и в доле занятости, приходящейся на ИКТ, мы увидим существенный, но все же не кардинальный рост.
Косвенное влияние на прочие сектора. Позитивное влияние технологий повышает производительность труда во многих отраслях: вычисления и коммуникации выполняются быстрее, а продукция становится технологичнее и дешевле для потребителя. Так, недавние исследования показывают, что именно эффективное использование возможностей ИКТ стало фактором более быстрого роста экономики США по сравнению с Европой с середины 90-х.
У «хороших» экономик лучше структура занятости? Нет
Следующий частый претендент на роль измерителя качества экономики – структура занятости. Ведь в технологичной экономике должно быть больше занятых в высокотехнологичных секторах (далее – ВТ)? С одной стороны, это верно: к примеру, доля занятости в ЕС коррелирует с ВВП на душу. С другой стороны, в этих секторах быстро растёт производительность. Другими словами, это означает относительное снижение занятости, например в тех же странах ЕС (см. график ниже).
Получается, что эффекты технологического прогресса на занятость разнонаправленны, и по структуре занятости судить о качестве экономики нельзя.
К тому же, напомним, мы хотим найти индикатор, подходящий для целеполагания, а структура занятости плохо удовлетворяет этому условию. Известный пример – задача создания 25 млн высокопроизводительных рабочих мест к 2020 году из майских указов президента России. По принятой (спустя год после постановки задачи) методике к ним относятся места с зарплатой выше средней по отрасли и региону. Очевидно, что по такому определению чуть меньше половины рабочих мест в экономике России всегда удовлетворяют этому критерию независимо от «качества» рабочего места.
Если посмотреть на долю занятых в ВТ по отношению к занятости в экономике в целом, то наблюдаемая в странах ЕС тенденция говорит в пользу тезиса о важности технологичности экономики. Доля занятости в наукоемких отраслях постепенно растет – в ЕС в целом она выросла с 3,8% занятых в 2008г до 4,0% занятых в 2015г. Более того, эта доля отчетливо коррелирует с богатством стран (см. график ниже). С другой стороны, технологический лидер мира, США, по показателю занятости в ВТ- секторах заметно отстает от большинства стран ЕС. В этом отчасти может быть виновата разница в методологии ЕС и США отнесения секторов к высокотехнологичным.
Важно, что рост занятости в ВТ-секторах и корреляция доли этой занятости с ВВП на душу связаны в первую очередь не с промышленностью, а сектором услуг. Доля занятости в ВТ-секторах промышленности в большинстве стран постояно снижается или остается постоянной. Связи занятости в промышленности с ВВП на душу в данных также нет.
Сравнимые для США и ЕС данные о структуре занятости, расчитаные по единой методологии, дает ОЭСР. К сожалению, эти данные имеют свои недостатки. Во-первых, они заканчиваются 2009 годом. Во-вторых, ОЭСР классифицирует как высокотехнологичные более узкий спектр отраслей, нежели ЕС. В-третьих, некоторые страны (например Великобритания) не дают статистики по ВТ-секторам, поэтому мы посмотрели на совокупность высоко- и средне- технологичных отраслей (далее ВСТ), по которым данные есть. Но эти данные также подтверждают тезис о том, что занятость в ВТ-отраслях промышленности в большинстве развитых стран сокращается. Даже если взять структуру занятости только по промышленности, нет признаков того, что доля ВТ-секторов должна расти с уровнем развития страны. В США эта доля в промышленной занятости во времена бума 2000х колебалась в интервале 13-14% и заметно выросла только в кризис 2009г из-за того что низкотехнологичные сектора пострадали сильнее. Среди стран ЕС только Германия во время предкризисного бума выделялась увеличением доли ВТ-секторов в промышленности, но этот рост был незначительным. Доля ВТ-занятости в экономике Германии выросла в 2000-09гг с 1,9% до 2,0%, а доля в промышленности за тот же период – с 9,3 до 10,4%.
Наконец, многие экономисты расходятся в оценке «естественности» деиндустриализации (т.е. роста доли сектора услуг) в развивающихся страна. Большинство считают, что это естественный процесс. Но как отмечает Дэни Родрик, деиндустриализация в развивающихся странах началась гораздо раньше (если судить по уровню ВВП на душу), чем это происходило в развитых. Это может быть одной из причин «ловушки среднего роста». Производительность в промышленности растёт быстрее. Получается, что деиндустриализация лишает развивающиеся страны главного «двигателя догоняющего развития». Резюмируя, использовать изменение занятости в роли индикатора качества экономики затруднительно.
Дополненные метрики качества экономик лучше? Да, но ненамного
Если ВВП на душу в принципе не способен уловить эффект улучшения уровня жизни и качества экономики из-за технологической модернизации, его замена в ближайшем будущем неизбежна. Описанные выше проблемы стандартных индикаторов известны давно, но разработка альтернативных сопоставимых между странами сдерживалась возможностями статистических ведомств. Поэтому широко используемые сейчас дополненные метрики очень «молоды».
Индекс ООН World Happiness Report «родился» лишь в 2012 году. ВВП на душу в нём дополняют 5 показателей: качество социальной поддержки, ожидаемая продолжительность здоровой жизни, личная свобода, развитие благотворительности и уровень восприятия коррупции. Индекс, таким образом, составляется на основе официальной статистики и результатов опросов (по 1000 человек в 157 странах). В качестве главного показателя развития этот индекс использует лишь одна страна – Бутан. Но даже такая постановка задачи не приводит пока к заметным результатам – в World Happiness Report 2016 Бутан занял 84 строчку. Пока это «игрушечный» показатель, который, к тому же, на 80% коррелирует с ВВП на душу. Тем не менее именно Генеральная Ассамблея ООН уже рекомендует ориентироваться на него, а не ВВП на душу, при разработке социальной политики и оценках её успешности.
Дальше пошёл ОЭСР с индексом Better Life. Он учитывает 11 показателей по странам ОЭСР (и нескольким развивающимся): безопасность, жилищные условия, здоровье, образование, работа, доход, баланс работы-отдыха, экология, общество, гражданские права и удовлетворенность жизнью. Если учитывать все компоненты с равным весом, то рейтинг достаточно хорошо предсказывается уровнем ВВП на душу. Но различия всё же существенны. Например, наиболее благополучные страны – Норвегия, Австралия и Дания –по уровню ВВП на душу только 3-я, 8-я и 12-ая. А самые богатые – Люксембург и Ирландия – только 13-е и 17-е в рейтинге Better Life, так как их богатство объясняется не уровнем развития, а юридическим размещением иностранных компаний. Россия в этом рейтинге находится на 33 из 38 мест, между Венгрией и Чили. Важная особенность этих данных: ОЭСР проводит опросы, какие факторы важнее всего (по странам), чтобы в будущем составить веса для композитного индекса. Самыми значимыми аспектами жизни респонденты в мире выбрали здоровье, удовлетворенность жизнью и образование. В России на первом месте также здоровье, но далее идут жилищные условия (7-е в глобальном списке) и доход (9-е). Мы не сомневаемся, что Better Life индекс – прообраз показателя, на который в недалёком будущем будут ориентироваться страны ОЭСР при определении экономической политики.
Общее свойство вышеперечисленных индексов – отсутствие экономически обоснованной процедуры агрегации компонент в единый интегральный показатель, который мог бы «честно» соревноваться с ВВП на душу. Но экономические исследования, составляющие такой индекс на основании предпочтений людей, уже есть (работа/отдых/продолжительность жизни/неравенство). И у него очень важный вывод: ВВП на душу недооценивает благосостояние развитых стран и переоценивает в развивающихся (по данным за 2000-е годы). К примеру, ВВП на душу Франции составляет всего 67% от американского. Но французам просто больше нравится короткая рабочая неделя и более равномерное распределение доходов. С учётом этих предпочтений их благосостояние всего на 8% ниже, чем в США. В России ситуация обратная – ВВП на душу относительно велик (37% от американского). Но если учесть уровень неравенства и низкую продолжительность жизни, уровень благосостояния снижается до 21% от уровня США, т.е. на 16пп!
Главный вывод – альтернативные метрики качества экономики – движение в правильном направлении. Но этому «движению» всего 5 лет, и использовать его в экономическом целеполагании пока рано. Эти индикаторы сильно коррелируют с ВВП на душу до определённого уровня последнего. Перефразируя классика: все несчастные страны похожи друг на друга, а каждая счастливая страна счастлива по-своему.
Чем же измерить качество экономики?
Чем же измерить качество экономики? На наш взгляд, лучший ответ – доля средне- и высокотехнологичного экспорта в промышленном экспорте (т.е. сырьевой и аграрный экспорт не влияет на расчёт). Это самый беспристратный индикатор технологичности и качества производимых в стране продукции. Десятка крупнейших экспортёров высокотехнологичной продукции с 2000 по 2013 год не изменилась. Но смену лидера заметить не сложно. В 2000 году им были США с 17% мирового высокотехнологичного экспорта, Япония была на втором месте с 11%, на Китай приходилось всего 4%. А в 2013 году? Доля США снизилась до 7%, Японии – до 5%. А доля Китая выросла до 27%! Если экономика Китая будет постепенно замедляться до роста в 3%гг в 2030 году, к этому времени он может стать поставщиком половины! мирового высокотехнологичного экспорта.
Конечно, и этот показатель неидеален. Первая возможная претензия – это не необходимое условие. Есть страны высокими показателями качества жизни (например, Better Life Index ОЭСР), но низкой долей высокотехнологичного экспорта (Австралия, Чили, ОАЭ, Саудовская Аравия). Но мы с самого начала ищем достаточный, а не необходимый индикатор. Вторая претензия – искажающее влияние реэкспорта. Оно может быть достаточно большим в маленьких странах или странах с очень маленьким промышленным экспортом. Для средних и тем более больших стран этот аргумент не так важен. Третья претензия – военный экспорт. Его доля в средне- и высокотехнологичном экспорте может быть значительной (хороший пример – Россия). Это справедливый аргумент: спрос на эти товары зачастую определяется неэкономическими соображениями. Но мы не нашли ни одного примера страны, в которой военный экспорт составлял бы более трети технологичного экспорта.
Посмотрим на главный график этого доклада (см. следующую страницу): на нём изображено положение стран по уровню ВВП на душу и доле средне- и высокотехнологичного экспорта. Мы разделили его для удобства на 4 сектора: по ВВП на душу – больше или меньше $24 тыс по ППП (уровень России) – и доле экспорта (больше или меньше 40%). Сразу обратим внимание, что во 2-м (высокотехнологичном и богатом) секторе находятся 4/5 стран ОЭСР. Более того, в этом секторе всего 4 страны, не входящие в ОЭСР – Малайзия, Кипр, Оман и Сингапур. Легко догадаться, что объединяет основную группу стран с высоким ВВП на душу, но нетехнологичным экспортом (3 сектор): Катар, ОАЭ, Саудовская Аравия, Австралия, Новая Зеландия, Казахстан, Россия.
Другими словами, если выбирать один индикатор качества экономики, который позволяет попасть в клуб богатых стран – это доля средне- и высокотехнологичного экспорта. Средняя доля технологичного экспорта в странах ОЭСР – 54%, в остальных странах – 29%. В России – 22,8%.
Повторимся, внешний спрос на промышленные товары – объективный показатель качества экономики. Он позволяет увидеть в оцифрованном виде, насколько экономика использует плоды технологического прогресса. Показателем технологичности экспорта сложно манипулировать: зеркальная торговая статистика быстро позволяет выявить неправильно классифицированные товары. Доведение технологичности экспорта до 40% даже при сохранении текущих темпов роста ВВП почти автоматически означает вступление в клуб богатых, развитых стран. Создание экономических условий для экспортёров технологической продукции потребует улучшения инвестиционного климата, стабильной макроэкономической политики, изменения налогового и таможенного законодательства и прочих «структурных реформ», которые сейчас продвигаются без оцифрованного конечного результата. В отсутствии хорошей общепринятой (хотя бы в ОЭСР) метрики качества экономики (Better Life индекс) технологичность экспорта пока – лучшая прокси, ориентир для экономической политики.
http://www.sberbank-cib.ru/ (C)
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией
При копировании ссылка обязательна Нашли ошибку: выделить и нажать Ctrl+Enter
Нужно найти простой и наглядный способ количественно оценивать прогресс качественных изменений
Структура экономики - не лучший индикатор качества
Статистика национальных счетов улучшается, но в принципе не может отвечать потребностям подсчёта «новой экономики»
Структура занятости тоже плохой показатель качества экономики
Альтернативные метрики качества жизни, способные учитывать технологический прогресс, пока ещё слишком «молоды»
Лучший индикатор качества для целей экономической политики - доля средне- и высокотехнологичного экспорта в промышленном экспорте
Достижение ~40% доли высокотехнологичного экспорта почти автоматически означает вступление в клуб развитых стран
Политические реалии вынуждают формулировать экономические цели в виде одной цифры: удвоение ВВП, инфляция 4%, дефицит бюджета 3%, 25 миллионов высокопроизводительных рабочих мест и т.д. Не будет преувеличением сказать, что после кризиса 2009 года в экономическом дискурсе возник идейный вакуум: старая система целеполагания (рост ВВП на X%) работать перестала, а новая не была сформулирована. Экспертному сообществу было очевидно, что необходим переход от «количества роста» к «качеству роста», о структурных реформах не говорил лишь ленивый, но единый целевой показатель так и не был озвучен. А строить современную экономику, основанную на последних достижениях технологического прогресса, не обладая инструментом для её измерения, невозможно. Нужно найти простой и понятный индикатор, который бы позволил измерять прогресс в качестве экономики.
Огромное количество КПЭ (ключевых показателей эффективности) на всех уровнях показали себя плохой заменой одной чётко поставленной цели. Пожалуй, ближе всего «по духу» стала задача достижения 20-го места в Doing Business в 2018 году. Но у этой цели есть 3 существенных недостатка. Во-первых, рейтинг не представительный, так как показатель считается только по Москве и Санкт-Петербургу. Во-вторых, он манипулируем. Чёткие критерии оценки – одновременно и самое привлекательное, и самое уязвимое место подобных индексов. В- третьих, высокая позиция в Doing Business, как и низкий дефицит бюджета и инфляция, это предпосылки для улучшения качества экономики, а не индикатор качества. А в качестве задачи государственной политики лучше выбирать достаточное условие. Это означает, что могут быть страны, которые и без выполнения этой цели смогли создать современную экономику, но достижение такой цели почти всегда гарантирует хорошее качество экономики.
В этом докладе мы стараемся ответить на вопрос, какой же один показатель качества экономики лучше всего использовать для экономического целеполагания в эпоху 4-й индустриальной революции.
У «хороших» экономик лучше структура ВВП? Нет
Быстрый и неправильный ответ о качестве экономики – структура ВВП, т.е. добавленной стоимости. Даже десятилетия опережающего роста одной из отраслей недостаточно, для большого изменения в структуре ВВП. Как изменился российский ВВП за предыдущие 15 лет (с 2000 по 2014 годы)? Ведь трансформационный переход от плановой к рыночной экономике – это эталон масштаба изменения структуры ВВП. Как же она изменилась за 14 лет? Доля сельского хозяйства снизилась с 6,6% до 4%ВВП. Промышленности – с 31,7% до 29,3%ВВП. Рывок совершили финансы – с 1,4% до 5,1%ВВП. Таким образом, колоссальным изменением в структуре ВВП стоит признать рост доли одной из отраслей на 3пп.
Германия – наиболее промышленно развитая страна еврозоны, но структура её ВВП отличается от российской не так сильно, как можно было ожидать. Судя по структуре добавленной стоимости, главное отличие между странами в величине сектора услуг. Парадоксально, но за последние 15 лет структура ВВП Германии вообще не изменилась! И это несмотря на мировую ИТ-революцию и становление Германии в качестве центрального игрока ЕС.
Трансформация станет заметна, если мы посмотрим на экспорт Германии. Доля машиностроения и транспорта снизилась с 75 до 65%. Химическая продукция, напротив, выросла с 6 до 13%, т.е. в целом экспорт стал более диверсифицированным. Мы еще вернемся к вопросу о структуре экспорта в этом обзоре.
США – мировой технологический и финансовый лидер, объективно основной источник разработки и внедрения мировых инноваций. За последние 30 лет страна пережила и финансовую, и цифровую революции. Высокотехнологичные гиганты, такие как Apple, Amazon, Google за несколько лет стали мировыми лидерами по капитализации. Доля IT компаний в индексе S&P выросла с 7% в 1990 до 21% в 2016 году. Как это отразилось в структуре ВВП? Доля компьютеров и электроники в ВВП сократилась с 1,9% ВВП в 1990 до 1,5% ВВП в 2015.
Более того, структура экономики в кризисы почти не отличается от структуры в бумы, слабо отражая проблемы на финансовых рынках. Во время финансового кризиса 2007-2009 годов доля финансового сектора в ВВП колебалась незначительно, а по итогам кризиса не изменилась вовсе (19,9% в 2007, 19,1% в 2008 и снова 19,9% в 2009). Это при том, что обанкротилось более 65 банков и страховых компаний, а доля компаний финансового сектора в S&P упала с 22% в 2008 году до 7% в 2009. Восстановившись до 16% в 2016 году, она по-прежнему находится ниже докризисных уровней. Аналогичная ситуация наблюдалась во время бума доткомов. Доля IT компаний в S&P рухнула с 35% в 2000 до 15% в 2001, в то время как доля компьютеров в ВВП сократилась не так значительно – с 2,2% до 1,6%.
Великобритания сейчас – важнейший международный финансовый центр, хотя итоги референдума по Brexit сильно пошатнули её позиции (в ноябре LSE была лишь 7-й по капитализации фондовой биржей в мире). Роль Великобритании как финансового центра с конца 1990-х росла: всё больше стран присоединялось к ЕС, спрос на услуги британских финансистов и юристов повышался. При этом экспорт финансовых и связанных услуг позволял стабильно балансировать увеличивающийся торговый дефицит. В 2014 году он составил около $110 млрд, что соизмеримо с экспортной нефтяной выручкой России за тот же год ($150 млрд).
Несмотря на очевидный рост финансового сектора, в данных эти изменения выглядят не так масштабно. Например, с 2000 года финансовый сектор действительно рос быстрее ВВП. Добавленная стоимость в нём выросла на 60%, а ВВП – только на 30% (см. график ниже). Тем не менее доля финансового сектора в ВВП за это время выросла всего лишь с 6 до 7%, причем она остается стабильно ниже, чем, к примеру, доля добавленной стоимости в строительстве.
Проблема в том, что ВВП как индикатор в принципе не предназначен для измерения качества экономики. Его изначальной задачей было измерение производства в экономике. Как сказал о нём американский сенатор Роберт Кеннеди: «ВНП измеряет всё, кроме того, ради чего стоит жить». К примеру, навязанные бюрократией дополнительные услуги («заплати, чтобы получить справку») увеличивают ВВП, а технологический прогресс (вчера международный звонок стоил 100 рублей за минуту, а сегодня бесплатно) очень часто снижает. Абсолютное значение ВВП в развивающихся странах может быть очень неточным. В Нигерии благодаря пересмотру он вырос в 2014 году на 89%. В развитых масштаб меньше. В 2014 году после включения в ВВП расходов на исследования он вырос в Европе в среднем на 3,5пп. Наконец, в Великобритании в ВВП учтена и проституция, и рассчитывается её вклад на основании изменения мужского населения (индекс физического объёма) и стоимости лэп-дэнса (индекс цен).
Статистика прогресса, прогресс статистики
Статистические ведомства консервативны. Главное для них – сопоставимость и надёжность данных. Поэтому адаптация статистики к нуждам ее пользователей идет с запаздыванием, а пересмотр классификаций видов экономической деятельности происходит редко.
Например, статистическое бюро США пересматривает свою классификацию отраслей экономики (NAICS) раз в 5 лет. Быстро развивающиеся отрасли получают большую детализацию в отраслевой классификации: в 2012 году среди таких отраслей оказалась альтернативная энергетика. Увеличение доли электроэнергии, получаемой из этих источников, сопровождалось большей детализацией внутри категории «прочие» (см. график ниже). Одновременно с этим снижается детализация для отраслей, теряющих долю в ВВП или переживающих стадию снижения разнообразия. К их числу относятся, например, многие бытовые электроприборы, в последней версии NAICS относящиеся к одной категории «мелкая электрическая бытовая техника».
В то же время технологический прогресс отражается в данных не полностью. Для этого есть ряд объективных причин:
1. Исторически экономическая статистика ориентировалась на учет продуктов промышленного производства. Индексы производства, стоимость уровня жизни формулировались в терминах товаров и услуг, которые со временем не сильно менялись. В последние же десятилетия такой подход перестал соответствовать действительности. К примеру, мобильный телефон тогда и сейчас по функциональности просто несопоставимы, а распространение безналичных дистанционных платежей кардинально изменило подход к получению многих услуг (e-commerce, коммунальные счета, налоги и пошлины).
2. Информационно-коммуникационная отрасль быстро меняется. В развитых странах добавленная стоимость информационного сектора растет двузначными темпами, при этом относительные цены здесь быстро падают. Это означает, что если смотреть на соответствующую долю в ВВП, то мы можем не увидеть значительного роста. Более того, так как главным драйвером выступает стремительный рост производительности труда, то и в доле занятости, приходящейся на ИКТ, мы увидим существенный, но все же не кардинальный рост.
Косвенное влияние на прочие сектора. Позитивное влияние технологий повышает производительность труда во многих отраслях: вычисления и коммуникации выполняются быстрее, а продукция становится технологичнее и дешевле для потребителя. Так, недавние исследования показывают, что именно эффективное использование возможностей ИКТ стало фактором более быстрого роста экономики США по сравнению с Европой с середины 90-х.
У «хороших» экономик лучше структура занятости? Нет
Следующий частый претендент на роль измерителя качества экономики – структура занятости. Ведь в технологичной экономике должно быть больше занятых в высокотехнологичных секторах (далее – ВТ)? С одной стороны, это верно: к примеру, доля занятости в ЕС коррелирует с ВВП на душу. С другой стороны, в этих секторах быстро растёт производительность. Другими словами, это означает относительное снижение занятости, например в тех же странах ЕС (см. график ниже).
Получается, что эффекты технологического прогресса на занятость разнонаправленны, и по структуре занятости судить о качестве экономики нельзя.
К тому же, напомним, мы хотим найти индикатор, подходящий для целеполагания, а структура занятости плохо удовлетворяет этому условию. Известный пример – задача создания 25 млн высокопроизводительных рабочих мест к 2020 году из майских указов президента России. По принятой (спустя год после постановки задачи) методике к ним относятся места с зарплатой выше средней по отрасли и региону. Очевидно, что по такому определению чуть меньше половины рабочих мест в экономике России всегда удовлетворяют этому критерию независимо от «качества» рабочего места.
Если посмотреть на долю занятых в ВТ по отношению к занятости в экономике в целом, то наблюдаемая в странах ЕС тенденция говорит в пользу тезиса о важности технологичности экономики. Доля занятости в наукоемких отраслях постепенно растет – в ЕС в целом она выросла с 3,8% занятых в 2008г до 4,0% занятых в 2015г. Более того, эта доля отчетливо коррелирует с богатством стран (см. график ниже). С другой стороны, технологический лидер мира, США, по показателю занятости в ВТ- секторах заметно отстает от большинства стран ЕС. В этом отчасти может быть виновата разница в методологии ЕС и США отнесения секторов к высокотехнологичным.
Важно, что рост занятости в ВТ-секторах и корреляция доли этой занятости с ВВП на душу связаны в первую очередь не с промышленностью, а сектором услуг. Доля занятости в ВТ-секторах промышленности в большинстве стран постояно снижается или остается постоянной. Связи занятости в промышленности с ВВП на душу в данных также нет.
Сравнимые для США и ЕС данные о структуре занятости, расчитаные по единой методологии, дает ОЭСР. К сожалению, эти данные имеют свои недостатки. Во-первых, они заканчиваются 2009 годом. Во-вторых, ОЭСР классифицирует как высокотехнологичные более узкий спектр отраслей, нежели ЕС. В-третьих, некоторые страны (например Великобритания) не дают статистики по ВТ-секторам, поэтому мы посмотрели на совокупность высоко- и средне- технологичных отраслей (далее ВСТ), по которым данные есть. Но эти данные также подтверждают тезис о том, что занятость в ВТ-отраслях промышленности в большинстве развитых стран сокращается. Даже если взять структуру занятости только по промышленности, нет признаков того, что доля ВТ-секторов должна расти с уровнем развития страны. В США эта доля в промышленной занятости во времена бума 2000х колебалась в интервале 13-14% и заметно выросла только в кризис 2009г из-за того что низкотехнологичные сектора пострадали сильнее. Среди стран ЕС только Германия во время предкризисного бума выделялась увеличением доли ВТ-секторов в промышленности, но этот рост был незначительным. Доля ВТ-занятости в экономике Германии выросла в 2000-09гг с 1,9% до 2,0%, а доля в промышленности за тот же период – с 9,3 до 10,4%.
Наконец, многие экономисты расходятся в оценке «естественности» деиндустриализации (т.е. роста доли сектора услуг) в развивающихся страна. Большинство считают, что это естественный процесс. Но как отмечает Дэни Родрик, деиндустриализация в развивающихся странах началась гораздо раньше (если судить по уровню ВВП на душу), чем это происходило в развитых. Это может быть одной из причин «ловушки среднего роста». Производительность в промышленности растёт быстрее. Получается, что деиндустриализация лишает развивающиеся страны главного «двигателя догоняющего развития». Резюмируя, использовать изменение занятости в роли индикатора качества экономики затруднительно.
Дополненные метрики качества экономик лучше? Да, но ненамного
Если ВВП на душу в принципе не способен уловить эффект улучшения уровня жизни и качества экономики из-за технологической модернизации, его замена в ближайшем будущем неизбежна. Описанные выше проблемы стандартных индикаторов известны давно, но разработка альтернативных сопоставимых между странами сдерживалась возможностями статистических ведомств. Поэтому широко используемые сейчас дополненные метрики очень «молоды».
Индекс ООН World Happiness Report «родился» лишь в 2012 году. ВВП на душу в нём дополняют 5 показателей: качество социальной поддержки, ожидаемая продолжительность здоровой жизни, личная свобода, развитие благотворительности и уровень восприятия коррупции. Индекс, таким образом, составляется на основе официальной статистики и результатов опросов (по 1000 человек в 157 странах). В качестве главного показателя развития этот индекс использует лишь одна страна – Бутан. Но даже такая постановка задачи не приводит пока к заметным результатам – в World Happiness Report 2016 Бутан занял 84 строчку. Пока это «игрушечный» показатель, который, к тому же, на 80% коррелирует с ВВП на душу. Тем не менее именно Генеральная Ассамблея ООН уже рекомендует ориентироваться на него, а не ВВП на душу, при разработке социальной политики и оценках её успешности.
Дальше пошёл ОЭСР с индексом Better Life. Он учитывает 11 показателей по странам ОЭСР (и нескольким развивающимся): безопасность, жилищные условия, здоровье, образование, работа, доход, баланс работы-отдыха, экология, общество, гражданские права и удовлетворенность жизнью. Если учитывать все компоненты с равным весом, то рейтинг достаточно хорошо предсказывается уровнем ВВП на душу. Но различия всё же существенны. Например, наиболее благополучные страны – Норвегия, Австралия и Дания –по уровню ВВП на душу только 3-я, 8-я и 12-ая. А самые богатые – Люксембург и Ирландия – только 13-е и 17-е в рейтинге Better Life, так как их богатство объясняется не уровнем развития, а юридическим размещением иностранных компаний. Россия в этом рейтинге находится на 33 из 38 мест, между Венгрией и Чили. Важная особенность этих данных: ОЭСР проводит опросы, какие факторы важнее всего (по странам), чтобы в будущем составить веса для композитного индекса. Самыми значимыми аспектами жизни респонденты в мире выбрали здоровье, удовлетворенность жизнью и образование. В России на первом месте также здоровье, но далее идут жилищные условия (7-е в глобальном списке) и доход (9-е). Мы не сомневаемся, что Better Life индекс – прообраз показателя, на который в недалёком будущем будут ориентироваться страны ОЭСР при определении экономической политики.
Общее свойство вышеперечисленных индексов – отсутствие экономически обоснованной процедуры агрегации компонент в единый интегральный показатель, который мог бы «честно» соревноваться с ВВП на душу. Но экономические исследования, составляющие такой индекс на основании предпочтений людей, уже есть (работа/отдых/продолжительность жизни/неравенство). И у него очень важный вывод: ВВП на душу недооценивает благосостояние развитых стран и переоценивает в развивающихся (по данным за 2000-е годы). К примеру, ВВП на душу Франции составляет всего 67% от американского. Но французам просто больше нравится короткая рабочая неделя и более равномерное распределение доходов. С учётом этих предпочтений их благосостояние всего на 8% ниже, чем в США. В России ситуация обратная – ВВП на душу относительно велик (37% от американского). Но если учесть уровень неравенства и низкую продолжительность жизни, уровень благосостояния снижается до 21% от уровня США, т.е. на 16пп!
Главный вывод – альтернативные метрики качества экономики – движение в правильном направлении. Но этому «движению» всего 5 лет, и использовать его в экономическом целеполагании пока рано. Эти индикаторы сильно коррелируют с ВВП на душу до определённого уровня последнего. Перефразируя классика: все несчастные страны похожи друг на друга, а каждая счастливая страна счастлива по-своему.
Чем же измерить качество экономики?
Чем же измерить качество экономики? На наш взгляд, лучший ответ – доля средне- и высокотехнологичного экспорта в промышленном экспорте (т.е. сырьевой и аграрный экспорт не влияет на расчёт). Это самый беспристратный индикатор технологичности и качества производимых в стране продукции. Десятка крупнейших экспортёров высокотехнологичной продукции с 2000 по 2013 год не изменилась. Но смену лидера заметить не сложно. В 2000 году им были США с 17% мирового высокотехнологичного экспорта, Япония была на втором месте с 11%, на Китай приходилось всего 4%. А в 2013 году? Доля США снизилась до 7%, Японии – до 5%. А доля Китая выросла до 27%! Если экономика Китая будет постепенно замедляться до роста в 3%гг в 2030 году, к этому времени он может стать поставщиком половины! мирового высокотехнологичного экспорта.
Конечно, и этот показатель неидеален. Первая возможная претензия – это не необходимое условие. Есть страны высокими показателями качества жизни (например, Better Life Index ОЭСР), но низкой долей высокотехнологичного экспорта (Австралия, Чили, ОАЭ, Саудовская Аравия). Но мы с самого начала ищем достаточный, а не необходимый индикатор. Вторая претензия – искажающее влияние реэкспорта. Оно может быть достаточно большим в маленьких странах или странах с очень маленьким промышленным экспортом. Для средних и тем более больших стран этот аргумент не так важен. Третья претензия – военный экспорт. Его доля в средне- и высокотехнологичном экспорте может быть значительной (хороший пример – Россия). Это справедливый аргумент: спрос на эти товары зачастую определяется неэкономическими соображениями. Но мы не нашли ни одного примера страны, в которой военный экспорт составлял бы более трети технологичного экспорта.
Посмотрим на главный график этого доклада (см. следующую страницу): на нём изображено положение стран по уровню ВВП на душу и доле средне- и высокотехнологичного экспорта. Мы разделили его для удобства на 4 сектора: по ВВП на душу – больше или меньше $24 тыс по ППП (уровень России) – и доле экспорта (больше или меньше 40%). Сразу обратим внимание, что во 2-м (высокотехнологичном и богатом) секторе находятся 4/5 стран ОЭСР. Более того, в этом секторе всего 4 страны, не входящие в ОЭСР – Малайзия, Кипр, Оман и Сингапур. Легко догадаться, что объединяет основную группу стран с высоким ВВП на душу, но нетехнологичным экспортом (3 сектор): Катар, ОАЭ, Саудовская Аравия, Австралия, Новая Зеландия, Казахстан, Россия.
Другими словами, если выбирать один индикатор качества экономики, который позволяет попасть в клуб богатых стран – это доля средне- и высокотехнологичного экспорта. Средняя доля технологичного экспорта в странах ОЭСР – 54%, в остальных странах – 29%. В России – 22,8%.
Повторимся, внешний спрос на промышленные товары – объективный показатель качества экономики. Он позволяет увидеть в оцифрованном виде, насколько экономика использует плоды технологического прогресса. Показателем технологичности экспорта сложно манипулировать: зеркальная торговая статистика быстро позволяет выявить неправильно классифицированные товары. Доведение технологичности экспорта до 40% даже при сохранении текущих темпов роста ВВП почти автоматически означает вступление в клуб богатых, развитых стран. Создание экономических условий для экспортёров технологической продукции потребует улучшения инвестиционного климата, стабильной макроэкономической политики, изменения налогового и таможенного законодательства и прочих «структурных реформ», которые сейчас продвигаются без оцифрованного конечного результата. В отсутствии хорошей общепринятой (хотя бы в ОЭСР) метрики качества экономики (Better Life индекс) технологичность экспорта пока – лучшая прокси, ориентир для экономической политики.
http://www.sberbank-cib.ru/ (C)
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией
При копировании ссылка обязательна Нашли ошибку: выделить и нажать Ctrl+Enter