Как Вашингтон взялся за Уолл-Стрит
Около восьмидесяти лет назад на Капитолийском холме Фердинанд Пекора принудил Джей Пи Моргана мл., и других «банкстеров» обнародовать коррупцию, подпитывающую Великую Депрессию, которая позорит финансовую индустрию, что в итоге привело к новым законам, призванным обуздать злоупотребления. Сегодня, когда республиканцы блокируют реформы, а
Голдман Сакс (Goldman Sachs (NYSE: GS) — один из крупнейших в мире коммерческих банков (до сентября 2008 года — инвестиционный банк), в кругу финансистов известен как «The Firm», — прим. st.elitetrader.ru) бьётся, пытаясь противостоять обвинениям в махинациях, автор оглядывается назад, вспоминая слушания комиссии Пекоры, и задаётся вопросом о том, почему таких же слушаний не проводят сейчас.
Джей Пи Морган (американский предприниматель, банкир и финансист, — прим. st.elitetrader.ru) был в ужасе. Он был самым известным, и возможно самым влиятельным, а также одним из самых скрытных банкиров в Соединённых Штатах. Но в мае 1933 года, после самого большого финансового кризиса в истории Соединённых Штатов, его вызвали для дачи показаний перед сенатским комитетом по банковской и финансовой деятельности, относительно того, как и почему произошла катастрофа. Морган опасался возможных последствий, отчасти оттого, что для него это было болезненным напоминанием печального опыта его отца, который выступал в качестве свидетеля перед Комитетом Пуйо в 1912 году, занимавшимся расследованием "денежного траста" (и отчасти приведшим к созданию Управления федерального резерва). Нещадно допрашиваемый тогда Морган старший умер вскоре после слушаний. Многие из его партнёров, и не в последнюю очередь Морган младший, возложили вину за его смерть на этот общественный позор.
Теперь пришла очередь Моргана младшего. Известный своим друзьям и партнёрам как Джек, 65-летний Морган уже наполовину отошёл от дел. Он опасался что не сможет ответить на вопросы комитета, а также ещё более опасался, что может потерять над собой контроль. Его партнёры натаскивали Джека в течение многих дней, репетируя с ним, и придумывая заковыристые и провокационные вопросы. Тем временем могущественный адвокат банка Морганов, Джон Девис, попытался нагнать страху на комитет. Некогда выдвигавшийся от демократов на пост президента, Девис помог принять закон в Нью-Йорке, запрещающий любое расследование относительно частных банкиров, и апеллировал к суду, что банк Морганов поэтому имеет право на прайваси. Но Сенат принял резолюцию, предписывающую банку предоставить свои документы для инспектирования. Банк неохотно подчинился, и позволил Моргану свидетельствовать в суде.
Его должен был опрашивать Фердинанд Пекора, бывший обвинитель, который ныне являлся специальным советником при комитете. Пекора был известен своей жёсткостью и неумолимостью. и перспектива перекрёстного опроса с его участием вызвала большой общественный интерес. Газеты по всей стране запестрели заголовками. Нетерпеливая толпа тёрлась возле здания кабинета Сената. "Они собрались у двери, и заполонили коридор рядом с комнатой комитета", писала Нью-Йорк Таймс, "так что те, кому надо было пробраться внутрь, должны были продираться сквозь толпу. Только полицейские и верёвочные заграждения предотвратили похожую сцену днём, и даже мотоциклисты полицейские с револьверами и опоясанные патронами были призваны для обеспечения правопорядка".
Пекора подвергал перекрёстному опросу самых могущественных банкиров Америки. Его цель состояла в том, чтобы снять завесу с этого закрытого и элитарного клуба.
Опрашивание Печорой Моргана было только отчасти связано с попытками выяснить внутреннюю информацию банка. Пекора знал, что загадочность банка породила мириады теорий заговора и явилась причиной широко распространённого мнения о том, что банк осуществляет невидимую глобальную власть над миром, наряду с Голдман Сакс и другими банками. Пекора также надеялся подбросить огоньку в топку народного гнева, обращённого к банкирам, потому как народ считал их ответственными в крахе Уолл-Стрита. И он знал как использовать угрозы и подначки. Но Морган справился со своим страхом, и прошёл в набитый кабинет, «обстоятельный и преисполненный чувства собственного достоинства, но чуть менее преисполненный мрачного гения, нежели его отец, в той манере, тем не менее, которая просто не могла не производить впечатление», отметила Таймс.
"Я заявляю без всякого колебания", сказал Морган в заключение своей тщательно подготовленной речи, "что рассматриваю частных банкиров скорее в качестве национального достояния, чем представляющие опасность для страны". Пекора обладал безупречным умением выбрать нужный момент. Он почти немедленно задал Моргану единственный вопрос: "Чем вы зарабатываете на жизнь, или какая у вас профессия?", когда Морган ответил «частный банкир», аудитория взорвалась смехом. Но его унижение только начиналось.
Современные ПараллелиКомиссия Пекоры, поскольку расследование Сената получило известность, стала ярким событием в хмурые дни Великой Депрессии. Она оказала длительное влияние на общественное восприятие финансового мира, и помогла принятию новых законов и постановлений, нацеленных на предотвращение депрессий в будущем. Мало кто ожидал, насколько хрупкими в конечном итоге окажутся законы и постановления, и к чему с течением времени всё в итоге приведёт. Злоупотребления, выявленные комиссией Пекоры, проводят явные параллели со злоупотреблениями, приведшими к финансовому упадку этих двух последних лет. Параллели заканчиваются на комиссии как таковой. Конгресс был на удивление тактичным при расследовании того, что именно пошло не так. Ни один из деятелей Уолл-Стрита не был допрошен толковым следователем. Закон о финансовой реформе администрации Обамы, который должен установить новые процедуры по конфискации и закрытию разорившихся банков, а также уменьшению перспективы оплачивать из кармана налогоплательщиков спасательные меры, столкнулся с сильным, и, похоже, единодушным противостоянием со стороны республиканцев. Даже если закон будет принят, то даст довольно скромный ответ на весь диапазон назревших проблем. В апреле Комиссия по ценным бумагам и биржам согласилась подать гражданское обвинение против Голдман Сакс, утверждая, что компания обманула некоторых своих инвесторов, продав им портфель обременённых высоким риском обязательств, связанных с ипотекой. Комиссия по ценным бумагам далее обвиняла Голдман Сакс в том, что он не проинформировал клиентов, относительно того, обязательства, которые они продают, были отобраны с помощью инвестора, который ожидал получить прибыль от снижения их стоимости. Пока что обвинение на называет по именам фигуры в высшем руководстве Голдман.
Сварливый обвинительДжей Пи Морган был определённо из числа высшего руководства, и был из третьего поколения великой банковской семьи. А Фердинанд Пекора им определённо не был. Он родился на Сицилии в 1882 году, и являлся одним из семи детей небогатого сапожника. В 1887 году Пекора перебрались в Нью-Йорк, где жили в неотапливаемой квартире в Челси. Как и многие дети иммигрантов, Пекора начал работать в юном возрасте (доставляя молоко и газеты). Но он также добросовестно посещал местные общественные школы, затем закончил среднюю школу с отличием, думал (однако потом решил отказаться) сделать карьеру в епископальном министерстве, и в итоге поступил в школу права Нью-Йорка, уже служа для юридических фирм по всему Уолл-Стрит от августейшего Морган-банка, предприятия настолько секретного, что его здание не имело никакой вывески, а только номер 23 на двери. (Когда его спросили перед сенатским комитетом о том, как же клиенты их находили, Морган важно ответил, "большинство из них знает адрес"). Пекора получил разрешение практиковать в суде в 1911 году, а годом ранее он женился, завёл сына, переехал с семьёй на Риверсайд-Драйв, и начал плотно интересоваться политикой. Он поддерживал кампанию прогрессивной партии Теодора Рузвельта в 1912. К 1916 он стал горячо поддерживать Вудро Вильсона и демократов. А в 1918, при помощи связей в Таммани Холл — политической машины демократов Нью-Йорка, был назначен помощником окружного прокурора.
Пекора был как будто рождён для выступлений в суде — высокий, с мощной челюстью, тёмными волнистыми волосами и страстью к сигарам, которыми он частенько размахивал в драматические моменты перекрёстных опросов. Он был поразительно энергичным и боевым (хотя обычно говорил негромко и вкрадчиво). Раньше, будучи ещё обвинителем, он, среди прочего, специализировался на расследованиях тёмных сторон брокерского бизнеса, что в то время было известно как продажи незаконными брокерскими фирмами фальшивых поручительств. Среди его ранних достижений была отправка государственного интенданта над банками в тюрьму за взятки. Пекора был, и оставался не просто вильсоновским, а скорее разделяющим уверенность судьи Луи Брендейса в том, что «размер» корпораций и банков является врагом для демократии. В 1929-ом Пекора был известным кандидатом от демократов на пост окружного прокурора, но к его большому разочарованию ему предпочли фаворита Таммани. В начале тридцатых он занимался частной практикой, нарочито не ввязываясь в политику. Вне общественной деятельности он находился всего три года.
Расставляя капканыВременной промежуток между выборами Франклина Рузвельта в президенты в ноябре 1932, и его инаугурации в марте 1933, был одним из самых бурных и пугающих в американской истории. К концу 1932 безработица достигла 25 процентов. Но что более опасно, банковская система, некогда будучи жертвой, как и многие частные вкладчики, фондового рынка, который обесценил более 80 процентов стоимости обязательств, начала разворачиваться с удивительной скоростью. По всей стране маленькие банки банкротились по нарастающей, таким образом принося победу банкам большим. При неудачнике-президенте, которого никто не уважал, и Конгрессе, который требовал замены, страна, казалось, была парализована.
Но в последние месяцы аннулированного администрацией республиканцев правления Герберта Гувера, Питер Норбек, сенатор из Южной Дакоты и председатель сенатского Комитета по банкам, предложил провести расследование в отношении банков, с которыми его Комитет годами нянчился и оберегал. Норбек осознавал всю глубину кризиса, и предпринимал серьёзные усилия по привлечению прогрессивных и значимых фигур к службе в качестве специального советника для своего расследования. Для этого он пытался завербовать таких людей как Гарольд Айкс (вскоре ставший министром внутренних дел при администрации Рузвельта), Семьюел Антермейр, (важная фигура в Комитете Пуйо), и Семьюел Сибери (адвокат, который возглавлял попытки скинуть коррумпированного и дискредитированного Джимми Уокера с поста мэра Нью-Йорка). Расследование выглядело столь бесперспективным, что все трое отказались присоединиться. Ирвинг Бен Купер, подающий надежды юрист, известный своим упорством при обвинениях в мошенничестве, наконец согласился взяться за работу, но всего через несколько дней подал в отставку, жалуясь, что сенатор Норбек дал ему недостаточно власти.
Тем временем Норбек получил наводку от бывшего окружного прокурора Нью-Йорка Джоаба Бентона на другого кандидата — Фердинанда Пекору, которого Бентон называл «самым квалифицированным адвокатом в стране» для такой работы. Бейнбридж Колби, некогда бывший ярым приверженцем прогрессивной партии, и недолгое время пробывший госсекретарём при Вудро Вильсоне, был такого же мнения, назвав Пекору „самым блестящим обвинителем на перекрёстных опросах в Нью-Йорке“. В конце января, за шесть недель до инаугурации Рузвельта, Пекора стал специальным советником при комитете по надзору за банками. Он собрал талантливую группу из юристов и финансовых советников, и полностью погрузился в слушания.
Всего в течение нескольких недель после назначения, Пекора стал непререкаемой звездой расследования. Пресса стала называть комиссию комиссией Пекоры, которое стало для неё полуофициальным и устойчивым названием. Команда Пекоры зарылась в обширные архивы банка, и собрала ошеломительное количество информации по почти всем аспектам финансов Америки, большинство из которой прежде не оглашалось нигде за пределами закрытого банковского мира. Записи комиссии, которые теперь находятся в Национальном Архиве, включают в себя десятки тысяч страниц документов. Всё нарытое помогло Пекоре при перекрёстных опросах, и оказало огромное влияние на принятые впоследствии законодательные документы. Но силу расследованию придавали не документы (относительно которых у Пекоры была феноменальная память). Гораздо большую важность представляла сама постановка процесса, что Пекора блестяще умел делать. Его перекрёстные опросы приковывали пристальное внимание прессы в течение многих месяцев. Пекора терпеливо и настойчиво докапывался до сути, и почти всегда неторопливо подходил к делу, щедро пользуясь повестками в суд, что, как он отлично понимал, было чрезвычайно драматичным, и приковывало всеобщее внимание.
В ходе длящегося более года публичного расследования, Пекора опросил некоторое количество самых могущественных и знаменитых банкиров и дельцов Америки. Он использовал повестки в суд, чтобы держать людей в напряжении каждый день. Он опросил магната Семьюела Инсулла, который сбежал из страны годом позже; Ричарда Уитни, президента Нью-Йоркской фондовой биржи, и человека, тесно связанного с Морганом, который удивил общественность, подтвердив, то, что и так знало большинство юристов, однако было неведомо простым гражданам — что „нет никаких общественных агентств… осуществляющих какое бы то ни было регулирование [фондовых бирж]“, и который на несколько лет угодил в тюрьму; Томаса Лемонта, самого важного партнёра Моргана, а также многих других.
Цель Пекоры состояла в том, чтобы снять завесу с закрытого и скрытного мира банков, мира, в который как он считал, не имеет достаточного доступа ни правительство, ни инвесторы, ни пресса. Он пристально расследовал то, что рассматривал как коррупционную (не обязательно незаконную) практику больших банков, задавая казалось бы, простые вопросы, которые в итоге являлись ловушкой. Альберт Виггин, президент Chase National Bank, с позором ушёл в отставку, после того как выяснилось, что он продавал акции собственного банка без обеспечения, прикидываясь жертвой. Но продажа необеспеченных активов являлась только частью аморальных сделок Виггина в погоне за прибылью.
Даже при том, что Виггин возглавлял один из крупнейших банков страны, он служил в качестве директора либо опекуна 59 корпораций, некоторые из которых втихомолку поставил под собственный контроль, либо под контроль Chase, либо „независимых“ инвестиционных инструментов корпорации Chase Securities. „Многие из этих корпораций… от которых г-н Виггин получал… дополнительный доход к своему обычному заработку“, язвительно замечал Пекора, „получали огромные ссуды от Chase National Bank“, и ссуды выдавались по всей видимости на очень выгодных условиях. Соглашения являлись чем-то средним между подхалимажем и вымогательством. Одна такая компания Metpotan, которую контролировал Виггин, заявила прибыль всего в 159,000 долларов между 1928 и 1932 годами; в тот же период Виггин получил от Metpotan, в общей сложности 10.4 миллиона долларов. Взамен неустановленных поблажек, от клиентов банка ему часто поступали предложения о покупке акций по сниженной цене. Когда Пекора спросил его, почему Alleghany Corporation продала ему акции компании почти за половину рыночной стоимости, тот ответил, „я думал что это просто большая удача, и с радостью их приобрёл“. Другие компании предоставляли ему такие же удачи. Пекора спросил его, почему он занимался этим:
Виггин: „Просто чтобы быть полезным ключевым людям учреждения“.
Пекора: „Полезным ключевым людям?“
Виггин: „Учреждения. Всё верно, сэр“.
Имели ли компании, спрашивал Пекора, „что-нибудь общее с Chase Securities Corporation?“
Виггин: „Нет, но я был очень заинтересован иметь человека в Chase Securities Corporation, имеющего дело с деньгами“.
Джон Таунсенд, сенатор из Делавера, вступил в дискуссию: „Какого рода услуги они оказывали вам, чтобы получить такое участие?“
Виггин: „Никаких“.
Пекора: „Вы хотели чтобы они зарабатывали ещё что-то помимо своих зарплат?“
Виггин: „Да“.
Комиссия назвала эту практику „несоответствующей интересам банковских учреждений“.
Но сенсацией в комисссионном расследовании стал опрос Пекорой двух возможно самых великих фигур в американских финансах: Чарльза Митчелла и Джей Пи Моргана
Ничего не стоящие Облигации»Солнце-свет Чарли" Митчелл, как его часто, и несколько необоснованно называли, был могущественным председателем National City Bank (десятилетиями позже переименованный в Ситибанк). Он стал президентом банка в 1921 году, и превратил его в крупнейший банк страны. Но не удовлетворясь обычной консервативной банковской деятельностью, Митчелл создал то, что являлось якобы независимым инвестиционным банком, что позволило City продавать ценные бумаги — шаг, сделанный банками, которых поразила одинаковая катастрофа после огромных потерь на рынке ценных бумаг в 2008-2009 годах. Независимость банка была почти полностью фикцией — «шедевром юридического юмора», как писал об этом в то время популярный историк Фредерик Льюис Аллен. Комиссии по надзору за коммерческими банками и инвестиционные банки фактически являлись одним и тем же, субсидии от коммерческих банков помогали финансировать инвестиционные банки, и инвесторы могли покупать акции обеих компаний одновременно.
Митчелл превратил новый инвестиционный банк в крупнейшее в Америке учреждение такого рода, почти с двумя тысячами служащих, и представительствами по всему миру. «Вместо того чтобы ждать, пока инвесторы придут сами», писал в то время один бизнес-аналитик, «Он взял молодых людей, обучил их, и отправил искать инвесторов». Такая практика, добавлял аналитик, была «революционной». Митчелл чрезвычайно агрессивно подгонял своих молодых продавцов, и к середине двадцатых City облегчил продажи, предоставляя большие займы инвесторам, которые рассчитывали на рост курса акций, что позволило бы им расплатиться с долгами. Вскоре Митчелл начал действовать вне безрассудных кредитных механизмов, что повсеместно были в ходу на Уолл-Стрит. Он не просто охотился на инвесторов; он искал возможность торговли ценными бумагами в розницу, неважно насколько рискованным это могло быть.
В 1927 он начал торговать перуанскими облигациями. Пекора вызвал президента инвестиционной компании Хью Бейкера, чтобы тот зачитал записку из бюро иностранных банков от 1923 года, которая предназначалась Виктору Шопперлу, вице-президенту банка City, ответственному за Южную Америку. В записке предупреждалось, что «Перу небрежно относится к выполнению договорных обязательств», и цитировала выдержки из Лондон Таймс, которая обвиняла нестабильную страну в «нарушении обещаний», и «вопиющем несоблюдении гарантий».
Пекора: «В целом, отчёт г-на Шопперла… был против финансирования любых перуанских кредитов, не так ли?.. Где они рассматриваются в качестве неудовлетворительного риска; Это так?»
Бейкер: [изворачиваясь]: «Я полагаю что для этого были определённые причины».
Пекора: «Знаете ли вы что-нибудь относительно рассмотрения меморандума руководителями вашей компании?»
Бейкер [уклончиво]: «Я вполне уверен, что это обсуждалось, хотя не припомню детали меморандума».
Пекора: «Таким образом, если этот меморандум обсуждался, и в нём не было ничего особенного, тогда что же сподвигло руководство к предоставлению ссуды?»
Бейкер [воодушевлённо]: «На тот момент совершенно ничего».
Несмотря на опасения агентов City в Нью-Йорке и Перу, относительно того, что ценные бумаги станут фактически ничего не стоящими, банк проигнорировал предупреждения, и продал перуанские облигации потребителям на 90 миллионов долларов, до того, как произошёл их обвал. Несмотря на неудачу, Митчелл вскоре занялся сопоставимыми по рискам кубинскими, бразильскими и чилийскими облигациями — практике, подобной беспечности, при которой ипотечные рынки проигнорировали риски, ведущие к неустойчивости собственности на рынке недвижимости, в годы, предшествовавшие краху 2008 года. В конце 1927-го, City поднял стоимость своих акций до почти трёх тысяч долларов за штуку. Двумя годами позже их стоимость упала всего до ста долларов, и к концу 1932-го уже сам банк находился на грани банкротства.
«Сломленный человек» National City Bank Митчелла был далеко не единственным опрометчивым и подставившимся под удар банком в начале тридцатых, которому была уготована участь быть пригвождённым к позорному столбу комиссией Пекоры. Общественная враждебность по отношению к банкирам была очень большой. «Лучший способ вернуть доверие к нашим банкам», сердито рассуждал сенатор Бёртон Уиллер, не делая больших различий между учреждениями, «это повыкидывать всех этих изворотливых президентов из банков, и пригрозить им тем же, чем пригрозили Капоне». Это были не просто популистские предложения планов мести. Администрация Рузвельта передала Пекоре, что «судебное преследование отличившихся нарушителей в банковской сфере будет самым благотворным действием, которое можно предпринять на данный момент. Если люди будут уверены в том, что виновные будут наказаны, то это поможет восстановить всеобщую уверенность».
Пекора тщательно выбирал свои цели, вызывая для дачи показаний банкиров, чей характер и поведение, как он считал, грубо нарушают то, что журнал Тайм назвал «основополагающей совокупностью характера американского народа». Возможно никто так не привлекал к себе внимание, как Чарли Митчелл. Он был, как сардонически написал в 1933-м Эдмунд Уилсон, «банкиром из банкиров… как император, Митчелл был деятельным, оптимистичным и дерзким, рассылал продавцов во всех направлениях, давая им наставления, умасливал их и запугивал».
Мощь Митчелла и его высокомерие в полной мере проявили себя, когда Пекора начал его опрашивать. Митчелл, как позже вспоминал Пекора, «отвечал в самом высокомерном тоне, неважно насколько сомнительными были сделки, по которым его допрашивали». Он отвечал на вопросы уклончиво, и в то же время с ложной сдержанностью. Когда его спросили, является ли City крупнейшей инвестиционной компанией мира, Митчелл ответил, «Мне бы не хотелось хвастать этим, г-н Пекора». Сам Митчелл не многое рассказал. Но Пекора под присягой допросил инвесторов, которые покупали предложения City большей частью из заёмных денег, иногда составлявших до девяноста процентов всей суммы, успокоенные компанией, что растущие цены скоро покроют все издержки. Один инвестор, который вложился в перуанские облигации, и всё потерял, свидетельствовал, что на свою жалобу банку получил ответ, «Что ж, это ваша вина, что вы настояли на облигациях. Почему бы вам не купить у нас акций?» Такое свидетельство вызвало ропот возмущения аудитории.
Затем Пекора занялся компенсациями Митчелла, и его подоходными налогами. За три года биржевого бума Митчелл получал бонусы в размере более одного миллиона долларов в год. Пекора выяснил что Митчелл не платил налоги в 1929 году, частично из-за потерь, получившихся вследствие продажи 18,300 акций, сократившей запасы акций самого City. «Да, кстати», спрашивал Пекора, как будто эта мысль только что пришла ему в голову, «эта продажа акций банка… в 1929-ом была произведена одному из членов вашей семьи, не так ли?» Вскоре публика узнала что Митчелл продал акции своей жене. Потери банка оказались полностью сфальсифицированы. Через недолгое время Митчелл ушёл из своего банка. (Пекора позже вспоминал, что видел его, одиноко идущего от здания Сената по направлению к Union Station, «сломленным человеком, несущим свой тяжкий груз».) Вскоре после этого Митчелла обвинили в уклонении от уплаты налогов (но позже оправдали), и всё закончилось уплатой одного миллиона долларов гражданского штрафа. Сенатор Картер Гласс, член комиссии и банковский эксперт, тогда сказал, что Митчелл «больше других из тех пятидесяти людей ответственен за биржевой крах».
Титан против шоуменаТолько Джей Пи Морган по своей драматичности мог затмить драматическое появление Митчелла перед комиссией. Это создало ажиотажный интерес общественности в уже целый год продолжающемся расследовании. Richmond Times-Dispatch назвала Моргана «Ротшильдом и Крезом двадцатого века; его величество Морган, финансист и благодетель искусств; недосягаемый м-р Морган, со своим неприступным замком на Броад- и Уолл-Стрит, со своей личной армией вооружённой гвардии; строгий м-р Морган, чьё предназначение быть могущественным». Теперь же, отмечал репортёр, он находился в кабинете комитета, и на ничего не выражавшем лице которого выделялся только его пристальный взгляд".
Слушания перенесли из обычной палаты заседаний в просторную комнату для сенатских совещаний, которая была под завязку набита огнями и микрофонами репортёров. Аудитория была капризной и часто шумной. Сенатор Грасс, сердито разговаривавший с более мелкими банкирами, но пасовавший перед Морганом, назвал это «цирком, где только только лимонада с орешками не хватает».
Пекора делал сравнительно небольшие успехи против добротных аргументов Моргана — очевидно репетиции не прошли даром. Он знал, что банк Моргана отказался от своего знаменитого консерватизма, и вместо этого стал помогать создавать холдинговые компании для увеличения стоимости ценных бумаг. Когда Пекора спросил, какую «пользу обществу» оказывают новые корпорации, банкиры Моргана не нашли другого ответа, кроме того, что корпорации диверсифицируют возможности инвесторов. Даже в этом случае Пекора не смог найти в Морган ничего, что являлось бы противозаконным. Однако после нескольких дней опросов Пекора установил, что Морган не платил никаких налогов с доходов за 1930, 1931 и 1932-ой годы. Неуплата налогов в общем и не скрывалась; это стало результатом огромных инвестиционных потерь, происходивших после 1929 года. Но Пекора, не гнушавшийся использовать все рычаги давления, которые могли помочь, спровоцировал газетные заголовки об «уклонении от уплаты налогов».
Оскорблённый Морган в приватной беседе называл Пекору «грязным маленьким итальяшкой», и «мелким адвокатом уголовников». Другие партнёры Моргана называли его дешёвым демагогом и бестактным шоуменом. Томас Ламонт, важный партнёр Моргана, заявил, что никто этот балаган всерьёз не воспринимает. Это было не так далеко от истины. Слушания Моргана всего несколько дней были в заголовках газет. В середине слушаний журнал Тайм, (который в основном давал положительное освещение событий, уже описывал Пекору, как «смуглого», «с курчавыми волосами» и «оливковой кожей»).
Самым необычным в слушаниях Моргана явился тот самый «цирк», по определению Картера Гласса. Пока сенаторы находились на исполнительной сессии вне палаты заседаний, репортёры вовсю эксплуатировали их отсутствие, создавая балаган, и нарушая правила безопасности, что сегодня было бы неслыханным. Один репортёр привел 21 дюймовую женщину по имени Лия Граф, крича, «дорогу… самая маленькая женщина в мире хочет познакомиться с самым богатым человеком в мире». Он посадил миниатюрную Граф на колени Моргану под прицелом десятков фоторепортёров. Морган был настроен игриво. «Да у меня внук больше чем вы», говорил он. «Зато я старше», отвечала Лия. Возникла короткая дискуссия о том, было ли ей 20 лет как она сама говорила, или 32, как заявлял её агент. «Где вы живёте?» спрашивал Морган. «В палатке сэр», отвечала она. Пока один из репортёров уговаривал Лию снять шляпку, Морган говорил ей комплименты. Многие хроникёры писали, что странным образом столкновение, которое широко освещалось в прессе, похоже очеловечило Моргана. Самому Моргану это не доставляло удовольствия, чей непробиваемый фасад отстраненности и невыразимой отчуждённости был неоднократно нарушен.
Предсказания ПекорыКомиссия Пекоры продолжала свою работу на протяжении следующих одиннадцати месяцев, допросив ещё много банкиров и финансистов. Расследование подошло к концу весной 1934-го. Слушания вызвали негодования, и явились причиной широкой поддержки финансовых реформ Рузвельта. Итоговый отчёт Сената, выпущенный в июне, приветствовал создание Комиссии по ценным бумагам и фондовым биржам, и прогнозировал «сокращение, если не полное исчезновение числа злоупотреблений, приводящих к экономическим неурядицам». Отчёт также подтвердил Закон Гласса-Стигала, который впервые потребовал строгого разделения коммерческих и инвестиционных банков. (Злополучные инвестиционные компании Чарли Митчелла, и им подобные, теперь были вне закона). «Величина корпорации», указывалось в отчёте, «не является оправданием для её существования или развития». Но самым важным итогом работы комиссии Пекоры были не её подробные рекомендации. После слушаний многие американцы пришли к выводу, что понятие о банкирах, как мудрых хранителей общественного доверия теперь стало архаичным, если не сказать абсурдным. Термин банкстер стал частым определением для финансовых владык. (Через 75 лет, когда Ллойд Бланкфейн назвал деятельность Голмдан Сакс «богоугодным делом», насмешливое «банкстер» снова стало пользоваться популярностью).
Пекора надеялся возглавить новую Комиссию по ценным бумагам и биржам. Вместо этого, к неудовольствию многих наблюдателей, Рузвельт на эту должность назначил Джозефа Кеннеди. Прокурор Джером Франк описал его назначение, как «назначение волка охранять стадо овец». Но Пекора согласился работать в комиссии, и часто выказывал хорошие отношения с Кеннеди, который стал гораздо лучшим руководителем для Комиссии, чем ожидали многие его критики. Пекора в конечном итоге принял своё назначение в качестве верховного судьи штата Нью-Йорк, каковую должность занимал до своей отставки в 1969 году в возрасте 87 лет. Он умер два года спустя.
Сенатский отчёт комиссии Пекоры выражал оптимизм относительно того, что новые законодательные акты помогут созданию «тесного сотрудничества промышленников, финансистов и инвесторов с взаимным признанием прав и обязанностей каждой из сторон». Сам Пекора был настроен более скептично — он хранил мрачную уверенность в живучести финансовых махинаций. В 1939-ом, после шести лет изысканий он опубликовал серьёзную книгу «Уолл-Стрит под присягой», повторно рассматривая свой опыт и размышляя о комиссии, носившей его имя. «Под поверхностью государственного регулирования», писал он, «те же силы, которые произвели спекулятивные излишки „необузданного рынка, играющего на повышение“ образца 1929 года, всё ещё показывают признаки своего существования и оказываемого ими влияния… Стоит ли сомневаться, что при первой же возможности они снова вернутся к своей разрушительной деятельности».
СПРАВКА
НЕ WALL STREET Правовые нормы закона Гласса—Стигала в течение 60 лет определяют развитие американского финансового рынка. Принятый в 1933 году закон предписывал всем банкам проводить четкое разграничение между собственно коммерческим бизнесом (то есть кредитно-депозитными операциями) и так называемым инвестиционным бизнесом (то есть разнообразными операциями с ценными бумагами). Возможности коммерческих банков вести инвестиционные операции были ограничены.
В частности, закон Гласса—Стигала разрешает коммерческим банкам заниматься андеррайтингом (размещением акций компаний) только через специализированные дочерние структуры. При этом размер прибыли комбанка от инвестиционно-брокерской деятельности не должен превышать 10% от общей суммы его прибыли. Сыгравший определенную положительную роль закон Гласса—Стигала в последние годы стал мешать повышению конкурентоспособности американских банков. С конца 80-х годов комбанки США активно лоббируют отмену установленных этим законом жестких ограничений. Как писал не так давно журнал The Banker, «дискуссии об отмене банковского закона 1933 года перестали иметь гипотетическую модальность и сводятся теперь к рассуждениям, когда именно это произойдет», — сообщает
kommersant.ruПекора не дожил до того момента, когда его предсказания сбылись. Постепенное ослабление государственного контроля, начавшееся в 1970-ых, в течение следующих десятилетий стремительно усиливалось. В 1999 году Закон Гласса-Стигала (Этот закон, принятый во время Великой депрессии в 1933 году, ограничивает право коммерческих банков заниматься инвестиционным бизнесом, — прим. st.elitetrader.ru) был отменён, открыв двери для влияния на коммерческую и банковскую деятельность в духе Митчелла (с теми же последствиями). Комиссия по ценным бумагам и биржам в начале 2000-ых значительно ослабела. И финансовый кризис, который начал развиваться в 2008 году, неизбежно поставил перед общественностью вопрос о возвращении комиссий, вроде комиссии Пекоры. Она часто указывалась в качестве модели, соотносясь с нашим временем, и нынешним финансовым бедствием, но ответ сегодняшних расследований Конгресса почти не виден. Текущее расследование в банковской индустрии, возглавляемые бывшим казначеем Калифорнии Филом Ангелидсом, называет себя «комиссией Ангелидса» в очевидном преклонении перед заслугами комиссии Пекоры. Пока же, она является всего лишь бледной копией, испытывающей недостаток упорства и влияния, некогда присущего расследованию Пекоры; вместо этого заносчивые и скудно информированные члены Конгресса только упрекают ответчиков, не делая никаких полезных выводов, кроме своекорыстных извинений. Где наш Фердинанд Пекора? Вопрошает Нью-Йорк Таймс 2009 года своими заголовками. Удовлетворительного ответа пока нет.
