4 августа 2015 Живой журнал
Социальная катастрофа Ливии может показаться каким-то из ряда вон выходящим событием, требующим соответствующих экстремальных мер. Поэтому для иллюстрации творческого подхода к догматам права собственности у нас наготове еще один недавний прецедент. Мирная и тихая старушка-Европа, инклюзивные институты, права человека и прочий антураж. Кипр. Март 2013-го.
Киприоты, слава Богу, не грозили взять в руки автоматы и пойти убивать друг друга. Они всего-навсего грозили устроить «набег на банки» («bank run»). Ну или по крайней мере, местные монетарные власти решили, что такая угроза есть. Сами понимаете, время – критический фактор, надо действовать с упреждением.
Надо отметить, сработали власти решительно и эффективно. После выходных, 19 марта все банки остались закрытыми. Особо разбираться не стали – состоятельна конкретная контора или нет. «Наверху», на евросоюзном уровне, никто в эти мелочи не вникал – отключили бы «рубильник» Emergency Liquidity Assistance сразу всему Кипру, и про местную банковскую систему пришлось бы забыть. Хорошо, банкоматы еще работали, пускай лимиты выдачи и были невелики. Биржу, кстати, тоже закрыли – молодцы, а то, глядишь, народ бы еще из окон стал прыгать…
А через недельку, после открытия, киприоты имели удовольствие прочувствовать на своем опыте, что со дна гравитационного колодца ЦБ поднять свои средства может быть очень непросто. Пробежимся коротенечко: ежедневный лимит на снятие наличных в банкомате остался в силе, аналогичные условия и в кассе банка. Запрет на обналичку чеков. Торговые транзакции объемом свыше 5 000 евро – только с разрешения комитета ЦБ Кипра. Ограничение на перевод денег за границу – 5 000 евро в месяц. Запрет на безналичное перечисление средств за границу. Запрет на досрочное снятие депозитов. По депозитам с наступившим сроком выплаты максимальный объем выдачи – 5 000 евро или 10%; оставшееся – на тех же условиях по истечении месячного периода. Это – опять же для всех банков, вне зависимости от их финансового положения.
Где заканчивается экономика и начинается политика? Хороший вопрос, и кипрские события относятся к нашей теме в большей степени, чем это может поначалу показаться. Предыдущий опыт, да и последующая практика показывают, что, за исключением Кипра, европейские финансовые власти разбирались с проблемой доверия к банкам опосредованно, через предоставление ликвидности и вербальную поддержку. Борясь, таким образом, с причиной, а не со следствием банковского кризиса. Кипрский прецедент выделяется не только распределением убытков, но и необычной резкостью и даже небрежностью действий Европы. На время согласования деталей «стрижки» финансовый сектор пускай небольшого, но всё-таки государства запросто поставили «на паузу». Десять дней, пока в высоких европейских чертогах властители размышляли о судьбе Кипра, банковская система была «заморожена». Дабы не мешать высоким властителям выбрать самый правильный путь действий. Не создавать дополнительных проблем. Не путаться под ногами.
И «заморозка», и последующие ограничительные меры могут показаться избыточными. Но стоит понимать, что избыточность этих мер относительна. В зависимости от того, чью точку зрения мы рассматриваем. Решения во многом были продиктованы «ядром» Еврозоны, и прежде всего Германией. Именно точка зрения «ядра» была ключевой при определении масштаба ограничений для финансовой системы Кипра. И для этой точки зрения риски утечки капитала имели значительно больший вес, чем ущерб для экономики Кипра от ограничений. Средства, выделяемые на помощь Кипру, принадлежали «ядру», и оно добивалось максимально жёстких условий для их выделения. Гайки затягивались «до упора». «Ядро» преследовало целью «наказать» киприотский банковский сектор за его неразумные решения, и оно своих целей добилось. Проблема в том, что в Еврозоне – одной из самых продвинутых социальных систем современности – слабо развиты и малоэффективны институты управления финансовой сферой, не говоря уже об институализации отрицательных стимулов на национальном уровне. Без такой институализации всегда будет почва для сомнений в правильности действий властей, а «неуправляемый дефолт» (“disorderly default”) просто уступит место «неуправляемым» бэйл-ину или бэйл-ауту. Впрочем, это вопрос для сильно долгосрочной перспективы.
Отметим и существенную политизацию киприотского кризиса. Неслучайно в решениях монетарных властей всюду фигурирует национальная банковская система в целом. Да, активы двух проблемных банков – CPB и Bank of Cyprus – составляли порядка 65% от её размера. Но возможно было и разграничить комплекс мер для разных групп финансовых институтов. Такой вариант, в частности, мог бы купировать панику и возможный bank-run без рестриктивных мер. Однако был выбран другой вариант. Вариант, более подходящий для создаваемого в медиа образа Кипра. Этот образ подразумевал, что Кипр имеет проблемы исключительно из-за своей роли «налогового рая»; что нынешний кризис – закономерный и неизбежный итог этой модели; что выделенные Европой деньги пошли бы только в карманы русских олигархов. На самом деле основной проблемой республики была тривиальная фискальная несостоятельность. Приток «горячих» капиталов если и сыграл роль в формировании предпосылок для кризиса, то только косвенную. Сыграли свою роль и недостаточная компетентность менеджмента банков, и общая наивность настроений в Еврозоне в предшествующие годы. А русские олигархи, хоть они и потеряли изрядно на «стрижке» депозитов, были не единственными пострадавшими. Обычные вкладчики в основном оказались под страховой защитой, но по корпоративным счетам бэйл-ин прошелся вне зависимости от их места деятельности. Валовые инвестиции на Кипре за апрель-декабрь 2013 упали на 15,6% к предыдущему году. Это при том, что в 2012 они уже были на 41% ниже докризисного максимума. В 2014 падение продолжилось – минус 19% к предыдущему году.
Принимая во внимание этот анти-оффшорный нарратив, трудно не усмотреть в действиях евровластей элементы именно репрессивной политики. Благо финансовые репрессии позволяют преследовать весьма широкий спектр политических целей, не ограничивающийся лишь борьбой с оппозицией. Цель репрессий – запугать общество, в том числе и несоразмерностью наказания. Безусловно, продемонстрированная по отношению к оффшору жесткость была сильным сигналом, как правительствам иных «льготных налоговых зон», так и своему корпоративному сектору.
Однако принцип «мысли глобально – действуй локально» еще никто не отменял. И через два года после киприотского кризиса всплывают свидетельства новых, весьма творческих подходов цивилизованной Европы к институту частной собственности. Речь идет об аспекте соглашения с Тройкой, на который обычно не обращают внимание – продажу греческих филиалов трех кипрских банков в пользу банка Piraeus.
Хоть я и критикую слабость управления финансовой системой еврозоны, выясняется, что киприотский бэйл-ин был не таким уж и «неуправляемым». В руки журналистов попал документ «для служебного пользования» ЕЦБ, датированный еще январем 2013, в котором участь греческих филиалов уже была предрешена. Документ описывает сценарии и механизмы выделения филиалов и предлагает наиболее оптимальный вариант, который примерно и будет реализован спустя два месяца.
Однако на пути этого варианта, отмечает доклад, к несчастью, стоят пресловутые нормы прав собственности. Сделки такого масштаба, во-первых, требуют соответствующего решения акционеров. И если CPB после бэйл-аута 2011 был под контролем правительства Кипра, которому и так предстояло одобрить весь пакет помощи, то в Bank of Cyprus и Hellenic распоряжались частные акционеры. Во-вторых, продаже активов должен предшествовать поиск заинтересованных покупателей, обсуждение условий сделки, выбор наилучшего предложения и одобрение сделки советом акционеров другой стороны. Всё это грозило сделать процесс «неуправляемым» - а это не входило в планы Тройки. На первом месте в списке ее интересов, исходя из документа, стояло предотвращение «набега на банки» и сохранение финансовой устойчивости, что требовало быстрых и решительных действий. Кстати, эта озабоченность указывает нам, что инициатором «заморозки» был не только и не столько киприотский ЦБ.
Ненужные сложности решено было убрать. Под диктовку ЕЦБ пишется законопроект, ‘Resolution Law”, позволяющий национальному центробанку брать на себя управление коммерческими кредитными организациями «во время кризиса». Как мы уже говорили, институт частной собственности – не догмат, и его оказалось очень легко отменить. Достаточно всего-навсего решения парламента. Да, фактически банки были несостоятельны. Но механизм банкротства, являющийся важной составляющей института собственности и совершенствуемый десятилетиями, в конкретном случае не устроил власти, и его достаточно спокойно, без надрыва и криков «демократия в опасности!» просто обошли. Заменили на «ручное управление». Которое хоть в институциональном плане и много слабее демократических институтов, в инструментальном плане оказалось гораздо более подходящим.
Тем временем, хоть Resolution Law формально еще не применяется, в Грецию летят договариваться уже представители киприотского ЦБ и правительства – потому что «в час икс» акционеры всё равно будут лишены полномочий. Собственно, а с кем договариваться? Информация о том, что на греческие активы ищут покупателя, мгновенно просочилось бы наружу и создала бы организаторам операции кучу неприятностей. Но без такой информации организовать выгодную сделку невозможно… Похоже, выгодность сделки интересовала только покупателя – но никак не киприотские власти.
Кстати, пара слов о покупателе. За шесть лет после кризиса активы банка Piraeus выросли вдвое, в то время как остальной банковский сектор Греции – лишь на 10%. Может быть, активные приобретения банка объясняются его здоровым финансовым положением и избытком ликвидности? Хм, довольно наивное предположение для посткризисных греческих финансов. Перед тем, как заполучить кипрские филиалы, Piraeus уже давно и безнадежно сидел на подсосе у ЦБ. Шутка ли – 31,4 миллиарда финансирования против общей величины активов 70,4 миллиарда. Нет, Piraeus – обычный греческий “too big to fail” зомби-банк, и за посткризисное время он стал еще больше “too big to fail” и еще больше зависим от помощи ЦБ. И немалую роль в «надувании» сыграл как раз глава ЦБ Греции (и по совместительству бывший вице-президент Piraeus) Георгиос Провопулос. Отдельными эпизодами работы Провопулоса уже занимаются компетентные органы.
Тогда, в марте 2013, Провопулос тоже не стал обижать Piraeus Bank. И предложил за филиалы с чистыми активами размером около 4 миллиардов евро заплатить… 500 миллионов. Киприоты слегка ошалели от подобной наглости, но, как вы уже поняли, их мнение никого не интересовало. Для пущего эффекта с киприотских банков решили и вовсе содрать три шкуры, заставив их покрыть половину капитала теперь уже бывших подразделений.
Стоит ли говорить, что даже эти смешные полмиллиарда целиком были профинансированы за счет средств Hellenic Financial Stability Fund? То есть, по сути, речь шла о том, из какого кармана Европа заплатит за банковский кризис. То ли больше уйдет из левого – HFSF – и на программу помощи Кипру потребуется меньше. То ли будут искусственно раздуты расходы правого кармана – киприотская программа. Казалось бы, второй вариант был менее выгодным с точки зрения публичной политики. В медиа шла истерия по поводу «денег налогоплательщиков», «хватит кормить PIGS» и пр., так что чем меньше выделялось бы на новую программу, тем лучше. Однако, с другой стороны, большая сумма долга киприотского правительства делает его более покладистым и управляемым. У сил финансового притяжения своя логика.
Собственно, случай с Piraeus наглядно демонстрирует издержки «ручного управления» (которые, издержки, одновременно являются прибылью отдельно взятого банка). А вся история показывает, что, в общем-то, киприотский ЦБ при всей разности условий не так уж и сильно отличается от ливийского в плане независимости. Что бы там ни писали в коммюнике европейские дипломаты. Добровольное вхождение Кипра в еврозону и добровольная роль финансового хаба в конечном итоге привели к очень жестким принудительным мерам. Киприотский прецедент интересен еще и тем, что трехуровневая банковская модель еврозоны (ЕЦБ – национальные ЦБ – коммерческие банки) может служить пусть сырой, малоэффективной и приблизительной, но всё-таки моделью для будущего глобального банковского сектора.
Что можно противопоставить такому будущему? Немногое. На персональном уровне может казаться притягательной идея жизни «в кредит». Мол, ни крохи не уступим черной дыре ЦБ – пускай она сама снабжает нас всеми благами цивилизации. Однако персональную независимость сложно ассоциировать с накоплением все больших и больших долгов. А на уровне макроэкономики эта идея тоже не слишком результативна. Может, финансовый аналог второго начала термодинамики («ресурсы передаются от более богатых субъектов к менее богатым») соблюдается не всегда строго, но нельзя не признать стоящий за ним экономический смысл. Первое начало – в виде «игры с нулевой суммой» - в отношении ресурсов и вовсе неоспоримо. Поэтому намного «вырасти» относительно своих соседей таким путем, оставаясь в рамках добровольных отношений, невозможно. Что же касается ситуаций, когда возникает альтернативный социальный субъект, все эти рассуждения и вовсе теряют ценность. Процесс распределения ресурсов сильно уступает в темпах революционному процессу.
Тем не менее, у нас есть фронтир. Он, фронтир, есть всегда, хотя иногда его предпочитают не замечать. Но этот фронтир не замечать уже невозможно. И, в отличие от предыдущих фронтиров, вопрос включения которых в орбиту ЦБ – лишь вопрос времени, новый фронтир бросает институту центробанков прямой вызов. Вызов самому их существованию. И я не знаю, смогут ли ЦБ адекватно ответить на этот вызов.
Термин «криптовалюта», получивший широкое распространение, относится только к технической стороне эмиссии. С таким же успехом мы могли бы называть наши рубли «офсетной валютой» (по технологии печати купюр) или NFC-валютой (для бесконтактных технологий платежа). Нет, криптовалюта – это нечто большее, чем алгоритмы и безопасность. Это новый (по крайней мере, хорошо забытый старый) тип денег, принципиально отличающийся от современного стандарта фиат-валют. Именно принципиальность отличий и делает криптовалюты недосягаемыми для центробанков.
Фиат-валюты, как следует из их названия, функционируют на основании законодательной базы. Другими словами, хождение фиат-валюты достигается за счет механизмов принуждения. В свою очередь, хождение криптовалюты обеспечивается лишь за счет доверия к ней. В этом смысле криптовалюты стоит называть фидуциарными валютами (от лат. «fiducia» — «доверие»). Дабы избежать терминологической путаницы: «фидуциарные деньги» в настоящее время ассоциируется с термином «фиатные деньги». Здесь мы имеем дело с разницей в значениях понятий «валюта» и «деньги». В случае «фидуциарных денег» имеется в виду один из типов физического представления денег, а именно наличные, не имеющие значимой «внутренней ценности». Разумеется, за редкими исключениями «доверие» к таким деньгам сложно отличить от требований государства.
Добровольность использования криптовалют значительно расширяет финансовую свободу и конкуренцию между разными валютами. Разумеется, при условии отсутствия ограничений на движения капитала между системами – но отсутствие таких ограничений будет одним из конкурентных преимуществ. Впрочем, факторы, объективные для всех расчетных систем, будут способствовать концентрации рынка в руках серверах самых крупных криптовалют.
Что закономерно приводит нас к вопросу: кто контролирует криптовалюту и кто будет обеспечивать ее наилучшее соответствие интересам общества? Вопрос далеко не праздный. Любая мало-мальски сложная система требует адекватного контроля и управления. И, случись криптовалюте вырасти до значительных размеров (а некоторые могут считать, что BitCoin этих размеров уже достиг), сложность управления ей будет также значительна.
Даст ли архитектура криптовалюты какие-то преимущества в требуемой сложности управления? Я полагаю, что скорее нет, чем да. Управлять ей будет сложнее. Даже с оговорками о том, что архитектура существующих криптовалют будет эволюционировать. Зато мы можем предположить качественно иные формы и механизмы управления фидуциарной валютной системой.
Криптовалюта принадлежит всем – и не принадлежит никому. Это новый тип института, к которому оказалась не готова существующая правовая база и который не может быть адекватно вписан в существующую нормативную практику. Этот институт порожден сетью и функционирует по сетевым правилам – а традиционное право не в состоянии работать с сетями. Криптовалюта не инкорпорирована в государстве или надгосударственных образованиях, у нее нет легальной формы, она работает только по своим, внутренним, определяемым ей самой правилам. Криптовалюта – это призрак в шумном мире больших, «настоящих» финансов. Криптовалюта - лишь не слишком длинный программный код. И в то же время криптовалюта из цифрового, виртуального объекта превратилась в полноценный финансовый субъект. Сеть – мы с вами – наделяет криптовалюту субъектностью, и эта субъектность так же реальна, как и фиат-субъектность обычных валют.
Сеть делает фидуциарную валюту реальной, и сеть должна управлять ею. И здесь мы можем видеть одну из самых серьезных проблем криптовалют. Качество сетевого управления и проработанность механизмов сетевого управления сейчас во многом сильно проигрывают иерархическим, представительским, смешанным и др. моделям. Если мы посмотрим с оптимистической точки зрения, то это не только проблема, но и потенциал для дальнейшего развития. Регулирование криптовалют, вполне вероятно, будет одним из наиболее значимых и первоочередных вызовов, стоящих перед сетевым сообществом. И именно здесь могут быть предложены и усовершенствованы новые формы сетевого самоуправления, которые в дальнейшем могут быть распространены и в иных сферах сетевого взаимодействия.
Пока же мы, большие дядьки из мира синтетических опционов, ETF и сражающихся за микросекунды торговых роботов, смотрим на становление криптовалют как на возню малышей в песочнице. «Глобальные» решения по архитектуре систем способны вызвать лишь циничную ухмылку. Например, неуклюжие хождения вокруг темпа эмиссии. Авторы криптовалют – без сомнения, способные люди, но они упорно руководствуются механистическими принципами при проектировании социальных систем. «Проще», «жестче», «надежнее» подходит для написания кода. В случае с социальными системами (к которой, в частности, относится денежная) эти установки означают «хуже», «хуже», «хуже». Алгоритмы в управлении валютой – тупиковый путь. По крайней мере, если речь не идет об алгоритмах на многие порядки сложнее существующих. Гибкость – одно из преимуществ сети, и без этого преимущества фидуциарная валюта вряд ли жизнеспособна. Более того, именно сеть и должна обеспечивать гибкость валюты.
Современный успех криптовалют выглядит удивительным на фоне всеобщего натиска в направлении развиртуализации интернет-пользователей. Если в будущем авторизация каждого действия в Сети будет повсеместной и обязательной, криптовалюта может остаться одним из немногих островков анонимности.
Если в традиционных денежных системах мы видим тренд на усиление контроля, то в сетевом обществе функция контроля размывается между всеми элементами сети. Криптовалюта воплощает этот принцип с потрясающей методичностью: абсолютно вся история расчетов в системе открыта для каждого участника.
Однако на практике сетевой подход ослабляет интенсивность контроля и заставляет систему реагировать только на достаточно сильные нарушения. В общем случае обезличенность вредна для социума, поскольку стимулирует эгоистическое поведение индивида. И сеть слабее защищена от этой проблемы, потому что ее возможности по управлению своими элементами ограничены. Уязвимость индивида пропорциональна количеству доступной информации о нем. Однако, защищая индивида, обезличенность одновременно уменьшает управляемость им извне. А недостаток управляемости делает систему более слабой и, в конечном итоге, ведет к ее проигрышу.
Современная экономика уже указывает нам на вытеснение обезличенных отношений. Если раньше, в традиционном обществе, экономические практики были подчинены культурным нормам, то сейчас работают вполне объективные факторы. Роль стандартизированных товаров – таких, для которых личность продавца и покупателя не имеет значения – всё более уменьшается. Растет вес сектора «традиционных» услуг, где говорить о стандартизации во многих случаях бессмысленно. Наконец, создание информационных продуктов – сущность экономики будущего – по определению означает их уникальность и объединенное влияние создателя и потребителя на создаваемый продукт. Обезличенность является еще одной критической проблемой криптовалют. В конечном итоге они окажутся перед дилеммой: отказаться от одного из своих фундаментальных свойств – анонимности, или качественно совершенствовать механизмы контроля и мотивации пользователей. Оба варианта будут означать ограничение свободы.
Одним из интересных решений, позволяющих сохранить персональную анонимность, может стать объединение в коллективы, организации и т.п. группы, которые будут строго идентифицироваться системой. Эти группы будут достаточно сильно отличаться от знакомых нам юридических лиц, прежде всего сетевой организацией, условиями включения в или выхода из группы и большой гибкостью внутренних правил функционирования. Впрочем, такой путь будет требовать в первую очередь социального базиса для своего возникновения, а это весьма небыстрые процессы.
Если у фидуциарных валют получится адекватно ответить на данный вызов, это будет колоссальным прорывом. Абсолютная, совершенная открытость системы – это то, чего никогда не будет у традиционной денежной системы. Эта прозрачность означает качественно иной уровень социальных отношений. It's all about money - да, даже в этом случае.
Нынешний уровень «прозрачности» Биткойна объясняет его репутацию валюты наркоторговцев, порнодельцов и (хорошее соседство) Исламского Халифата. Да, мы можем объяснять это тем, что это всё-таки фронтир. Тем, что криптовалюта альтернативна государственным системам. Но эта альтернативность не отменяет того факта, что валютная система подчинена интересам общества, а фронтир обречен оставаться где-то на задворках, если в нем некому будет наводить порядок.
Впрочем, одного этого недостаточно. В отличие от личности своих пользователей, сама фидуциарная валюта является весьма уязвимой. С ней тяжело бороться директивными методами. Основной актив фидуциарной валюты – это, разумеется, доверие к ней. А доверием хорошо управлять при помощи сетевых кампаний. Тот, кто контролирует Сеть, будет иметь влияние и на сетевую валюту – увы, этот вывод не предвещает криптовалютам безоблачное будущее.
Более того, я убежден, что в обычной жизни фидуциарная валюта так и не сможет стать серьезным конкурентом системам центробанков. У нее пока нет практически никаких преимуществ перед традиционными валютами, а те, что есть, в будущем грозят обернуться недостатками.
Всё изменится, когда закончится «обычная жизнь».
Когда столкнутся интересы двух социальных субъектов. Когда начнется игра на уничтожение. Когда народ с удивлением поймет, что его деньги ему не принадлежат. Когда экономика осознает, что срок ее жизни измеряется днями и часами. Когда рядом обнаружится рабочая денежная система, которой абсолютно по барабану твои политические пристрастия и политические пристрастия твоего соседа.
Кто-то мечтает о революции в финансах? Вы получите революцию. Возможно, и в финансах тоже.
Возможно, она даже будет успешной.
А может быть, и нет. Возможно, именно такие кризисы и станут катализаторами самых серьезных и самых эффективных изменений в механизмах функционирования фидуциарных валют, которые сделают их полноценной и даже желательной заменой традиционным. Революция есть революция, она может утвердить то, что было немыслимо в рамках эволюционного пути. Более того, если все эти революции действительно будут успешны, фидуциарным валютам придется измениться. Потому что «в одну телегу впрячь не можно» трудягу-коня государства и трепетную лань современных криптовалют. Последние функционально не предназначены для обеспечения потребностей государства. При этом постреволюционное государственное устройство, в свою очередь, тоже должно быть приближено к новой модели финансовой системы. Институты, которые возникнут в результате такой конвергенции, могут быть весьма необычны с сегодняшней точки зрения.
Пока же криптовалюты находятся в самом начале пути. Биткойн отличается от развитых фидуциарных валют будущего так же, как первый биплан братьев Райт отличается от истребителя пятого поколения.
Когда-то Уилл Райт на целых 59 секунд оторвался ото дна гравитационного колодца нашей планеты. Когда-то авиация тоже была фронтиром, и первые полеты представляли собой череду неудач и аварий.
Чтобы противостоять тотальному охвату финансовых репрессий, недостаточно аналога деревянного биплана. Нужна машина войны, самая современная, функциональная и эффективная. И если нам всем повезет, плоскость войны окажется исключительно финансовой.
Пускай мой оптимизм может быть неоправдан. Но мы уже оторвались ото дна гравитационного колодца центробанков.
Первая секунда… вторая… третья…
/ (C) Источник
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией
При копировании ссылка обязательна Нашли ошибку: выделить и нажать Ctrl+Enter
Киприоты, слава Богу, не грозили взять в руки автоматы и пойти убивать друг друга. Они всего-навсего грозили устроить «набег на банки» («bank run»). Ну или по крайней мере, местные монетарные власти решили, что такая угроза есть. Сами понимаете, время – критический фактор, надо действовать с упреждением.
Надо отметить, сработали власти решительно и эффективно. После выходных, 19 марта все банки остались закрытыми. Особо разбираться не стали – состоятельна конкретная контора или нет. «Наверху», на евросоюзном уровне, никто в эти мелочи не вникал – отключили бы «рубильник» Emergency Liquidity Assistance сразу всему Кипру, и про местную банковскую систему пришлось бы забыть. Хорошо, банкоматы еще работали, пускай лимиты выдачи и были невелики. Биржу, кстати, тоже закрыли – молодцы, а то, глядишь, народ бы еще из окон стал прыгать…
А через недельку, после открытия, киприоты имели удовольствие прочувствовать на своем опыте, что со дна гравитационного колодца ЦБ поднять свои средства может быть очень непросто. Пробежимся коротенечко: ежедневный лимит на снятие наличных в банкомате остался в силе, аналогичные условия и в кассе банка. Запрет на обналичку чеков. Торговые транзакции объемом свыше 5 000 евро – только с разрешения комитета ЦБ Кипра. Ограничение на перевод денег за границу – 5 000 евро в месяц. Запрет на безналичное перечисление средств за границу. Запрет на досрочное снятие депозитов. По депозитам с наступившим сроком выплаты максимальный объем выдачи – 5 000 евро или 10%; оставшееся – на тех же условиях по истечении месячного периода. Это – опять же для всех банков, вне зависимости от их финансового положения.
Где заканчивается экономика и начинается политика? Хороший вопрос, и кипрские события относятся к нашей теме в большей степени, чем это может поначалу показаться. Предыдущий опыт, да и последующая практика показывают, что, за исключением Кипра, европейские финансовые власти разбирались с проблемой доверия к банкам опосредованно, через предоставление ликвидности и вербальную поддержку. Борясь, таким образом, с причиной, а не со следствием банковского кризиса. Кипрский прецедент выделяется не только распределением убытков, но и необычной резкостью и даже небрежностью действий Европы. На время согласования деталей «стрижки» финансовый сектор пускай небольшого, но всё-таки государства запросто поставили «на паузу». Десять дней, пока в высоких европейских чертогах властители размышляли о судьбе Кипра, банковская система была «заморожена». Дабы не мешать высоким властителям выбрать самый правильный путь действий. Не создавать дополнительных проблем. Не путаться под ногами.
И «заморозка», и последующие ограничительные меры могут показаться избыточными. Но стоит понимать, что избыточность этих мер относительна. В зависимости от того, чью точку зрения мы рассматриваем. Решения во многом были продиктованы «ядром» Еврозоны, и прежде всего Германией. Именно точка зрения «ядра» была ключевой при определении масштаба ограничений для финансовой системы Кипра. И для этой точки зрения риски утечки капитала имели значительно больший вес, чем ущерб для экономики Кипра от ограничений. Средства, выделяемые на помощь Кипру, принадлежали «ядру», и оно добивалось максимально жёстких условий для их выделения. Гайки затягивались «до упора». «Ядро» преследовало целью «наказать» киприотский банковский сектор за его неразумные решения, и оно своих целей добилось. Проблема в том, что в Еврозоне – одной из самых продвинутых социальных систем современности – слабо развиты и малоэффективны институты управления финансовой сферой, не говоря уже об институализации отрицательных стимулов на национальном уровне. Без такой институализации всегда будет почва для сомнений в правильности действий властей, а «неуправляемый дефолт» (“disorderly default”) просто уступит место «неуправляемым» бэйл-ину или бэйл-ауту. Впрочем, это вопрос для сильно долгосрочной перспективы.
Отметим и существенную политизацию киприотского кризиса. Неслучайно в решениях монетарных властей всюду фигурирует национальная банковская система в целом. Да, активы двух проблемных банков – CPB и Bank of Cyprus – составляли порядка 65% от её размера. Но возможно было и разграничить комплекс мер для разных групп финансовых институтов. Такой вариант, в частности, мог бы купировать панику и возможный bank-run без рестриктивных мер. Однако был выбран другой вариант. Вариант, более подходящий для создаваемого в медиа образа Кипра. Этот образ подразумевал, что Кипр имеет проблемы исключительно из-за своей роли «налогового рая»; что нынешний кризис – закономерный и неизбежный итог этой модели; что выделенные Европой деньги пошли бы только в карманы русских олигархов. На самом деле основной проблемой республики была тривиальная фискальная несостоятельность. Приток «горячих» капиталов если и сыграл роль в формировании предпосылок для кризиса, то только косвенную. Сыграли свою роль и недостаточная компетентность менеджмента банков, и общая наивность настроений в Еврозоне в предшествующие годы. А русские олигархи, хоть они и потеряли изрядно на «стрижке» депозитов, были не единственными пострадавшими. Обычные вкладчики в основном оказались под страховой защитой, но по корпоративным счетам бэйл-ин прошелся вне зависимости от их места деятельности. Валовые инвестиции на Кипре за апрель-декабрь 2013 упали на 15,6% к предыдущему году. Это при том, что в 2012 они уже были на 41% ниже докризисного максимума. В 2014 падение продолжилось – минус 19% к предыдущему году.
Принимая во внимание этот анти-оффшорный нарратив, трудно не усмотреть в действиях евровластей элементы именно репрессивной политики. Благо финансовые репрессии позволяют преследовать весьма широкий спектр политических целей, не ограничивающийся лишь борьбой с оппозицией. Цель репрессий – запугать общество, в том числе и несоразмерностью наказания. Безусловно, продемонстрированная по отношению к оффшору жесткость была сильным сигналом, как правительствам иных «льготных налоговых зон», так и своему корпоративному сектору.
Однако принцип «мысли глобально – действуй локально» еще никто не отменял. И через два года после киприотского кризиса всплывают свидетельства новых, весьма творческих подходов цивилизованной Европы к институту частной собственности. Речь идет об аспекте соглашения с Тройкой, на который обычно не обращают внимание – продажу греческих филиалов трех кипрских банков в пользу банка Piraeus.
Хоть я и критикую слабость управления финансовой системой еврозоны, выясняется, что киприотский бэйл-ин был не таким уж и «неуправляемым». В руки журналистов попал документ «для служебного пользования» ЕЦБ, датированный еще январем 2013, в котором участь греческих филиалов уже была предрешена. Документ описывает сценарии и механизмы выделения филиалов и предлагает наиболее оптимальный вариант, который примерно и будет реализован спустя два месяца.
Однако на пути этого варианта, отмечает доклад, к несчастью, стоят пресловутые нормы прав собственности. Сделки такого масштаба, во-первых, требуют соответствующего решения акционеров. И если CPB после бэйл-аута 2011 был под контролем правительства Кипра, которому и так предстояло одобрить весь пакет помощи, то в Bank of Cyprus и Hellenic распоряжались частные акционеры. Во-вторых, продаже активов должен предшествовать поиск заинтересованных покупателей, обсуждение условий сделки, выбор наилучшего предложения и одобрение сделки советом акционеров другой стороны. Всё это грозило сделать процесс «неуправляемым» - а это не входило в планы Тройки. На первом месте в списке ее интересов, исходя из документа, стояло предотвращение «набега на банки» и сохранение финансовой устойчивости, что требовало быстрых и решительных действий. Кстати, эта озабоченность указывает нам, что инициатором «заморозки» был не только и не столько киприотский ЦБ.
Ненужные сложности решено было убрать. Под диктовку ЕЦБ пишется законопроект, ‘Resolution Law”, позволяющий национальному центробанку брать на себя управление коммерческими кредитными организациями «во время кризиса». Как мы уже говорили, институт частной собственности – не догмат, и его оказалось очень легко отменить. Достаточно всего-навсего решения парламента. Да, фактически банки были несостоятельны. Но механизм банкротства, являющийся важной составляющей института собственности и совершенствуемый десятилетиями, в конкретном случае не устроил власти, и его достаточно спокойно, без надрыва и криков «демократия в опасности!» просто обошли. Заменили на «ручное управление». Которое хоть в институциональном плане и много слабее демократических институтов, в инструментальном плане оказалось гораздо более подходящим.
Тем временем, хоть Resolution Law формально еще не применяется, в Грецию летят договариваться уже представители киприотского ЦБ и правительства – потому что «в час икс» акционеры всё равно будут лишены полномочий. Собственно, а с кем договариваться? Информация о том, что на греческие активы ищут покупателя, мгновенно просочилось бы наружу и создала бы организаторам операции кучу неприятностей. Но без такой информации организовать выгодную сделку невозможно… Похоже, выгодность сделки интересовала только покупателя – но никак не киприотские власти.
Кстати, пара слов о покупателе. За шесть лет после кризиса активы банка Piraeus выросли вдвое, в то время как остальной банковский сектор Греции – лишь на 10%. Может быть, активные приобретения банка объясняются его здоровым финансовым положением и избытком ликвидности? Хм, довольно наивное предположение для посткризисных греческих финансов. Перед тем, как заполучить кипрские филиалы, Piraeus уже давно и безнадежно сидел на подсосе у ЦБ. Шутка ли – 31,4 миллиарда финансирования против общей величины активов 70,4 миллиарда. Нет, Piraeus – обычный греческий “too big to fail” зомби-банк, и за посткризисное время он стал еще больше “too big to fail” и еще больше зависим от помощи ЦБ. И немалую роль в «надувании» сыграл как раз глава ЦБ Греции (и по совместительству бывший вице-президент Piraeus) Георгиос Провопулос. Отдельными эпизодами работы Провопулоса уже занимаются компетентные органы.
Тогда, в марте 2013, Провопулос тоже не стал обижать Piraeus Bank. И предложил за филиалы с чистыми активами размером около 4 миллиардов евро заплатить… 500 миллионов. Киприоты слегка ошалели от подобной наглости, но, как вы уже поняли, их мнение никого не интересовало. Для пущего эффекта с киприотских банков решили и вовсе содрать три шкуры, заставив их покрыть половину капитала теперь уже бывших подразделений.
Стоит ли говорить, что даже эти смешные полмиллиарда целиком были профинансированы за счет средств Hellenic Financial Stability Fund? То есть, по сути, речь шла о том, из какого кармана Европа заплатит за банковский кризис. То ли больше уйдет из левого – HFSF – и на программу помощи Кипру потребуется меньше. То ли будут искусственно раздуты расходы правого кармана – киприотская программа. Казалось бы, второй вариант был менее выгодным с точки зрения публичной политики. В медиа шла истерия по поводу «денег налогоплательщиков», «хватит кормить PIGS» и пр., так что чем меньше выделялось бы на новую программу, тем лучше. Однако, с другой стороны, большая сумма долга киприотского правительства делает его более покладистым и управляемым. У сил финансового притяжения своя логика.
Собственно, случай с Piraeus наглядно демонстрирует издержки «ручного управления» (которые, издержки, одновременно являются прибылью отдельно взятого банка). А вся история показывает, что, в общем-то, киприотский ЦБ при всей разности условий не так уж и сильно отличается от ливийского в плане независимости. Что бы там ни писали в коммюнике европейские дипломаты. Добровольное вхождение Кипра в еврозону и добровольная роль финансового хаба в конечном итоге привели к очень жестким принудительным мерам. Киприотский прецедент интересен еще и тем, что трехуровневая банковская модель еврозоны (ЕЦБ – национальные ЦБ – коммерческие банки) может служить пусть сырой, малоэффективной и приблизительной, но всё-таки моделью для будущего глобального банковского сектора.
Что можно противопоставить такому будущему? Немногое. На персональном уровне может казаться притягательной идея жизни «в кредит». Мол, ни крохи не уступим черной дыре ЦБ – пускай она сама снабжает нас всеми благами цивилизации. Однако персональную независимость сложно ассоциировать с накоплением все больших и больших долгов. А на уровне макроэкономики эта идея тоже не слишком результативна. Может, финансовый аналог второго начала термодинамики («ресурсы передаются от более богатых субъектов к менее богатым») соблюдается не всегда строго, но нельзя не признать стоящий за ним экономический смысл. Первое начало – в виде «игры с нулевой суммой» - в отношении ресурсов и вовсе неоспоримо. Поэтому намного «вырасти» относительно своих соседей таким путем, оставаясь в рамках добровольных отношений, невозможно. Что же касается ситуаций, когда возникает альтернативный социальный субъект, все эти рассуждения и вовсе теряют ценность. Процесс распределения ресурсов сильно уступает в темпах революционному процессу.
Тем не менее, у нас есть фронтир. Он, фронтир, есть всегда, хотя иногда его предпочитают не замечать. Но этот фронтир не замечать уже невозможно. И, в отличие от предыдущих фронтиров, вопрос включения которых в орбиту ЦБ – лишь вопрос времени, новый фронтир бросает институту центробанков прямой вызов. Вызов самому их существованию. И я не знаю, смогут ли ЦБ адекватно ответить на этот вызов.
Термин «криптовалюта», получивший широкое распространение, относится только к технической стороне эмиссии. С таким же успехом мы могли бы называть наши рубли «офсетной валютой» (по технологии печати купюр) или NFC-валютой (для бесконтактных технологий платежа). Нет, криптовалюта – это нечто большее, чем алгоритмы и безопасность. Это новый (по крайней мере, хорошо забытый старый) тип денег, принципиально отличающийся от современного стандарта фиат-валют. Именно принципиальность отличий и делает криптовалюты недосягаемыми для центробанков.
Фиат-валюты, как следует из их названия, функционируют на основании законодательной базы. Другими словами, хождение фиат-валюты достигается за счет механизмов принуждения. В свою очередь, хождение криптовалюты обеспечивается лишь за счет доверия к ней. В этом смысле криптовалюты стоит называть фидуциарными валютами (от лат. «fiducia» — «доверие»). Дабы избежать терминологической путаницы: «фидуциарные деньги» в настоящее время ассоциируется с термином «фиатные деньги». Здесь мы имеем дело с разницей в значениях понятий «валюта» и «деньги». В случае «фидуциарных денег» имеется в виду один из типов физического представления денег, а именно наличные, не имеющие значимой «внутренней ценности». Разумеется, за редкими исключениями «доверие» к таким деньгам сложно отличить от требований государства.
Добровольность использования криптовалют значительно расширяет финансовую свободу и конкуренцию между разными валютами. Разумеется, при условии отсутствия ограничений на движения капитала между системами – но отсутствие таких ограничений будет одним из конкурентных преимуществ. Впрочем, факторы, объективные для всех расчетных систем, будут способствовать концентрации рынка в руках серверах самых крупных криптовалют.
Что закономерно приводит нас к вопросу: кто контролирует криптовалюту и кто будет обеспечивать ее наилучшее соответствие интересам общества? Вопрос далеко не праздный. Любая мало-мальски сложная система требует адекватного контроля и управления. И, случись криптовалюте вырасти до значительных размеров (а некоторые могут считать, что BitCoin этих размеров уже достиг), сложность управления ей будет также значительна.
Даст ли архитектура криптовалюты какие-то преимущества в требуемой сложности управления? Я полагаю, что скорее нет, чем да. Управлять ей будет сложнее. Даже с оговорками о том, что архитектура существующих криптовалют будет эволюционировать. Зато мы можем предположить качественно иные формы и механизмы управления фидуциарной валютной системой.
Криптовалюта принадлежит всем – и не принадлежит никому. Это новый тип института, к которому оказалась не готова существующая правовая база и который не может быть адекватно вписан в существующую нормативную практику. Этот институт порожден сетью и функционирует по сетевым правилам – а традиционное право не в состоянии работать с сетями. Криптовалюта не инкорпорирована в государстве или надгосударственных образованиях, у нее нет легальной формы, она работает только по своим, внутренним, определяемым ей самой правилам. Криптовалюта – это призрак в шумном мире больших, «настоящих» финансов. Криптовалюта - лишь не слишком длинный программный код. И в то же время криптовалюта из цифрового, виртуального объекта превратилась в полноценный финансовый субъект. Сеть – мы с вами – наделяет криптовалюту субъектностью, и эта субъектность так же реальна, как и фиат-субъектность обычных валют.
Сеть делает фидуциарную валюту реальной, и сеть должна управлять ею. И здесь мы можем видеть одну из самых серьезных проблем криптовалют. Качество сетевого управления и проработанность механизмов сетевого управления сейчас во многом сильно проигрывают иерархическим, представительским, смешанным и др. моделям. Если мы посмотрим с оптимистической точки зрения, то это не только проблема, но и потенциал для дальнейшего развития. Регулирование криптовалют, вполне вероятно, будет одним из наиболее значимых и первоочередных вызовов, стоящих перед сетевым сообществом. И именно здесь могут быть предложены и усовершенствованы новые формы сетевого самоуправления, которые в дальнейшем могут быть распространены и в иных сферах сетевого взаимодействия.
Пока же мы, большие дядьки из мира синтетических опционов, ETF и сражающихся за микросекунды торговых роботов, смотрим на становление криптовалют как на возню малышей в песочнице. «Глобальные» решения по архитектуре систем способны вызвать лишь циничную ухмылку. Например, неуклюжие хождения вокруг темпа эмиссии. Авторы криптовалют – без сомнения, способные люди, но они упорно руководствуются механистическими принципами при проектировании социальных систем. «Проще», «жестче», «надежнее» подходит для написания кода. В случае с социальными системами (к которой, в частности, относится денежная) эти установки означают «хуже», «хуже», «хуже». Алгоритмы в управлении валютой – тупиковый путь. По крайней мере, если речь не идет об алгоритмах на многие порядки сложнее существующих. Гибкость – одно из преимуществ сети, и без этого преимущества фидуциарная валюта вряд ли жизнеспособна. Более того, именно сеть и должна обеспечивать гибкость валюты.
Современный успех криптовалют выглядит удивительным на фоне всеобщего натиска в направлении развиртуализации интернет-пользователей. Если в будущем авторизация каждого действия в Сети будет повсеместной и обязательной, криптовалюта может остаться одним из немногих островков анонимности.
Если в традиционных денежных системах мы видим тренд на усиление контроля, то в сетевом обществе функция контроля размывается между всеми элементами сети. Криптовалюта воплощает этот принцип с потрясающей методичностью: абсолютно вся история расчетов в системе открыта для каждого участника.
Однако на практике сетевой подход ослабляет интенсивность контроля и заставляет систему реагировать только на достаточно сильные нарушения. В общем случае обезличенность вредна для социума, поскольку стимулирует эгоистическое поведение индивида. И сеть слабее защищена от этой проблемы, потому что ее возможности по управлению своими элементами ограничены. Уязвимость индивида пропорциональна количеству доступной информации о нем. Однако, защищая индивида, обезличенность одновременно уменьшает управляемость им извне. А недостаток управляемости делает систему более слабой и, в конечном итоге, ведет к ее проигрышу.
Современная экономика уже указывает нам на вытеснение обезличенных отношений. Если раньше, в традиционном обществе, экономические практики были подчинены культурным нормам, то сейчас работают вполне объективные факторы. Роль стандартизированных товаров – таких, для которых личность продавца и покупателя не имеет значения – всё более уменьшается. Растет вес сектора «традиционных» услуг, где говорить о стандартизации во многих случаях бессмысленно. Наконец, создание информационных продуктов – сущность экономики будущего – по определению означает их уникальность и объединенное влияние создателя и потребителя на создаваемый продукт. Обезличенность является еще одной критической проблемой криптовалют. В конечном итоге они окажутся перед дилеммой: отказаться от одного из своих фундаментальных свойств – анонимности, или качественно совершенствовать механизмы контроля и мотивации пользователей. Оба варианта будут означать ограничение свободы.
Одним из интересных решений, позволяющих сохранить персональную анонимность, может стать объединение в коллективы, организации и т.п. группы, которые будут строго идентифицироваться системой. Эти группы будут достаточно сильно отличаться от знакомых нам юридических лиц, прежде всего сетевой организацией, условиями включения в или выхода из группы и большой гибкостью внутренних правил функционирования. Впрочем, такой путь будет требовать в первую очередь социального базиса для своего возникновения, а это весьма небыстрые процессы.
Если у фидуциарных валют получится адекватно ответить на данный вызов, это будет колоссальным прорывом. Абсолютная, совершенная открытость системы – это то, чего никогда не будет у традиционной денежной системы. Эта прозрачность означает качественно иной уровень социальных отношений. It's all about money - да, даже в этом случае.
Нынешний уровень «прозрачности» Биткойна объясняет его репутацию валюты наркоторговцев, порнодельцов и (хорошее соседство) Исламского Халифата. Да, мы можем объяснять это тем, что это всё-таки фронтир. Тем, что криптовалюта альтернативна государственным системам. Но эта альтернативность не отменяет того факта, что валютная система подчинена интересам общества, а фронтир обречен оставаться где-то на задворках, если в нем некому будет наводить порядок.
Впрочем, одного этого недостаточно. В отличие от личности своих пользователей, сама фидуциарная валюта является весьма уязвимой. С ней тяжело бороться директивными методами. Основной актив фидуциарной валюты – это, разумеется, доверие к ней. А доверием хорошо управлять при помощи сетевых кампаний. Тот, кто контролирует Сеть, будет иметь влияние и на сетевую валюту – увы, этот вывод не предвещает криптовалютам безоблачное будущее.
Более того, я убежден, что в обычной жизни фидуциарная валюта так и не сможет стать серьезным конкурентом системам центробанков. У нее пока нет практически никаких преимуществ перед традиционными валютами, а те, что есть, в будущем грозят обернуться недостатками.
Всё изменится, когда закончится «обычная жизнь».
Когда столкнутся интересы двух социальных субъектов. Когда начнется игра на уничтожение. Когда народ с удивлением поймет, что его деньги ему не принадлежат. Когда экономика осознает, что срок ее жизни измеряется днями и часами. Когда рядом обнаружится рабочая денежная система, которой абсолютно по барабану твои политические пристрастия и политические пристрастия твоего соседа.
Кто-то мечтает о революции в финансах? Вы получите революцию. Возможно, и в финансах тоже.
Возможно, она даже будет успешной.
А может быть, и нет. Возможно, именно такие кризисы и станут катализаторами самых серьезных и самых эффективных изменений в механизмах функционирования фидуциарных валют, которые сделают их полноценной и даже желательной заменой традиционным. Революция есть революция, она может утвердить то, что было немыслимо в рамках эволюционного пути. Более того, если все эти революции действительно будут успешны, фидуциарным валютам придется измениться. Потому что «в одну телегу впрячь не можно» трудягу-коня государства и трепетную лань современных криптовалют. Последние функционально не предназначены для обеспечения потребностей государства. При этом постреволюционное государственное устройство, в свою очередь, тоже должно быть приближено к новой модели финансовой системы. Институты, которые возникнут в результате такой конвергенции, могут быть весьма необычны с сегодняшней точки зрения.
Пока же криптовалюты находятся в самом начале пути. Биткойн отличается от развитых фидуциарных валют будущего так же, как первый биплан братьев Райт отличается от истребителя пятого поколения.
Когда-то Уилл Райт на целых 59 секунд оторвался ото дна гравитационного колодца нашей планеты. Когда-то авиация тоже была фронтиром, и первые полеты представляли собой череду неудач и аварий.
Чтобы противостоять тотальному охвату финансовых репрессий, недостаточно аналога деревянного биплана. Нужна машина войны, самая современная, функциональная и эффективная. И если нам всем повезет, плоскость войны окажется исключительно финансовой.
Пускай мой оптимизм может быть неоправдан. Но мы уже оторвались ото дна гравитационного колодца центробанков.
Первая секунда… вторая… третья…
/ (C) Источник
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией
При копировании ссылка обязательна Нашли ошибку: выделить и нажать Ctrl+Enter