21 сентября 2016 The Economist
Создавая свой фонд, Норвегия приняла много правильных решений. Его независимость не гарантируется конституционально, но он защищен от внешних влияний, будучи подразделением в структуре центрального банка, которое контролируется министерством финансов и парламентом. Им управляют с учетом принципов бережливости и прозрачности; все осуществляемые инвестиции можно посмотреть онлайн. Другим фондам, возможно, стоит взять на заметку эту структуру, но перенять лежащие в основании норвежские ценности будет сложно. По словам Ингве Слингстада, никто не предполагал, что фонд вырастет так быстро, при этом культура политического доверия позволила бескомпромиссно стремится к экономии. Бюджетные правила не дают правительству тратить из фонда больше его годового дохода (установленного на 4%). Основной капитал, в теории, остается неприкосновенным. Мартин Сканке, ранее занимавшийся надзором за деятельностью фонда в рамках полномочий министерства финансов, считает, что это доверие основано на относительно высокой степени социального равенства и культурной однородности. Кроме того, многие сельские районы еще помнят бедность, в которой они прозябали два поколения назад.
Однако Норвегия меняется, вместе с ней меняются и ожидания. Норвежцы, разъезжающие на автомобилях Tesla, уже не боятся выставлять свое состояние напоказ. Около 5.2 млн жителей страны входят в число самых состоятельных людей в мире, и те, кому сейчас меньше 50 лет, не знают, что когда-то было иначе. Иммиграция сейчас на подъеме, в том числе и за счет притока беженцев из Сирии. Популистская партия с анти-иммиграционной политикой уже давно хочет тратить больше нефтяных денег дома. Однако, ей, как младшему партнеру по коалиции в правительстве с 2013 года, приходится сдерживать свои широкие замашки. И все же, в первом полугодии 2016 правительство впервые потратило из фонда больше, чем вложило туда: чистый отток средств составил 45 млрд крон. Снижение прибылей от продажи нефти ведет к сокращению капитала фонда.
Еще очень рано говорить о формировании долгосрочного тренда, но некоторые уже бьют тревогу. «Очень сложно держать в тумбочке у кровати кучу денег и при этом все время экономить». Слингстад настроен оптимистично, но признает, что немногие демократические государства способны создать и развить фонд благосостояния: политики всегда предпочитают больше тратить и собирать меньше налогов. Однако он утверждает, что никогда не испытывал на себе политического давления. Но у других свое мнение на этот счет – если не в отношении расходов, то в отношении целевого использования. Есть мнение, что скромные доходы на инвестиции в долларовом выражении (5.5% в год с 1998 года) – это результат слишком консервативной стратегии.
Сони Капор, главный критик фонда, считает, что он «испортил дело», отказавшись инвестировать в развивающиеся рынки, а также в небиржевые активы, например, в инфраструктуру. По его оценкам, упущенная выгода составила от 100 до 150 млрд долларов. Хуже того, этот консерватизм оказался весьма рискованным, поскольку значительная часть активов была сконцентрирована в развитых экономиках. Однако защитники фонда не признают критику, утверждая, что в бедных странах мало подходящих инвестиционных возможностей. Но есть и другой сомнительный аспект. В демократическом государстве мораль нельзя сбрасывать со счетов. Этика инвестиций всегда была предметом самых жарких споров. Политики, негосударственные организации и многие другие в один голос утверждают, что соображения этики должны перевешивать все остальное, включая прибыли.
Фонд не инвестирует в компании, которые производят сомнительный продукт, например, табачные изделия или некоторые виды оружия. Кроме того, он занимает активную позицию и избавляется от активов тех компаний, которые погрязли в коррупции, злоупотреблениях или использовании детского труда. В вопросах выплат руководству у него тоже есть свое мнение. Фонд собирается присоединиться к судебным искам против Фольксвагена из-за махинаций с результатами эко-тестов. Также парламент поставил перед ним задачу, участвовать в борьбе с климатическими изменениями. Поэтому 1% всех компаний в портфеле являются «зелеными». Угольным компаниям, тем кто вырубает лес и загрязняет окружающую среду там не место.
Такие ограничения ведут к возникновению дилемм. Например, фонд по-прежнему инвестирует в нефтяную отрасль – активы Royal Dutch Shell занимают в портфеле почетное место. Консультанты по этике утверждают, что это такой способ стимулирования «зеленых» практик среди нефтяных компаний. Но на самом деле это плохо согласуется с задачей по защите окружающей среды. По сути, фонд экспортирует не только норвежский капитал, но и свои ценности. В будущем он может отвернуться и от других продуктов, например, от сахара и фаст-фуда, потому что они ведут к ожирению. Пока управляющие фондом не видят ничего плохого в том, чтобы занести в свой черный список сотню другую компаний, но при этом признают, что ряд решений, принимаемых из соображений этики, требует компромиссов. Их собственные акционеры, норвежцы, готовы всегда позволять им делать то, что правильно, а не то, что приносит доход.
http://www.economist.com/ Источник
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией | При копировании ссылка обязательна | Нашли ошибку - выделить и нажать Ctrl+Enter | Жалоба