16 ноября 2010 Financial Times
Чем является на сегодняшний день "большая двадцатка" - моделью будущего мирового правительства или потенциальным источником и предвестником будущих мировых конфликтов? Газета The Financial Times уверена скорее во втором: "К рулю одновременно тянется столько рук, что если G20 удастся выжить и избежать серьезной аварии, это будет большой удачей" (The G20’s Seven Pillars of Friction, 08.11.2010). Несмотря на то, что материал был размещен до начала последнего саммита лидеров крупнейших экономик в Сеуле, насчитанные его автором семь базовых "противостояний" внутри "двадцатки", надо думать, в ближайшее время вряд ли потеряют актуальность.
Первое из них - противостояние между странами с положительным и отрицательным сальдо текущего счета. Главные "двигатели конфликта" - Китай с профицитом торгового баланса и Америка с дефицитом, безуспешно настаивавшая на установлении ограничений по этому показателю. К крупнейшим экспортерам - профицитным игрокам наряду с КНР относятся также Германия, Япония и Саудовская Аравия.
Другая "ось конфликта" - манипуляторы против манипулируемых. Америка обвиняет Китай в манипулировании через недооценку своей нацвалюты, а КНР видит признаки манипулирования в решении Штатов выбросить на рынок несколько сотен миллиардов новых долларов. Хуже всего тем, кто оказался меж двух огней, хотя и манипулируемые разделяются в зависимости от того, что их волнует больше. Так, Индия больше обеспокоена недооценкой юаня, Германия - действиями американского Федрезерва.
В споре между "экономщиками" и транжирами на стороне вторых еще несколько лет назад единым фронтом выступали США и Великобритания, убеждая сторонницу жесткого контроля за расходами бюджета - ФРГ в целесообразности их наращивания для стимулирования экономики, пусть даже за счет роста бюджетного дефицита. Сейчас бывшие транжиры все больше склонны к самоограничению. Скоро, предполагает FT, единственным сторонником новой мировой программы экономического стимулирования будет МВФ.
Противостояние между демократиями и тоталитарными государствами - одно из наименее жестких в G20, к счастью для однозначно недемократичных Китая и Саудовской Аравии и "застрявшей между" России. Экономические вопросы важнее, да и среди политических есть более значимые, поясняет издание.
Противостояние между Западом и всеми остальными странами, многие из которых раньше были колониями, замешано не только на экономике, но и на эмоциях, национальной и расовой идентификации стран "двадцатки". Как указывает FT, это разделение особенно очевидно, когда речь идет о климатических проблемах. Китайцы, индийцы и бразильцы утверждают, что промышленно развитые страны Запада выбрасывают больше всего парниковых газов в атмосферу и по-прежнему потребляют больше энергии на душу населения, чем развивающиеся страны, а Америка и Европа в один голос утверждают, что главной угрозой для атмосферы в этом плане является Китай и что развивающиеся страны тоже должны взять на себя обязательства по сокращению выбросов. При этом переговоры по сделке по выбросам в рамках G20, как и в рамках ООН, пока в тупике.
"Вмешатели", прежде всего ЕС, мечтают о том, чтобы новые соглашения на основе решений G20 носили обязывающий характер, что превратит "двадцатку" во что-то вроде мирового правительства. "Суверенисты" надеются, что такие решения и впредь будут приниматься лишь в форме рекомендаций. Вот тут США и Китай, выступающие за "независимость" стран, в кои-то веки единодушны.
Последнее противостояние, на которое указывает газета, - между самой "большой двадцаткой" и остальными 170 государствами мира. Частично компенсировать его призвано существование таких организаций, как ООН и Всемирный банк, включающих и не представленные в G20 страны. Но последние все чаще выражают недовольство претензиями "двадцатки" на лидирующую роль в управлении мировой экономикой.
Тем временем Европа полна надежд в связи с планами по формированию единого энергетического рынка, толчок которому даст подписание в следующем месяце министрами десяти стран соглашения о создании в Северном море подводной электросети, к которой будут подключены оффшорные ветряные турбины. Как пишет The Economist в материале Power to the European Market (11.11.2010), идея создания единого европейского энергорынка овеяна ностальгическим ореолом, поскольку в свое время - в 1951 году - именно шаги по объединению источников энергии в Европейском объединении угля и стали положили начало процессу евроинтеграции и формированию ЕС. "Сегодня ЕС может быть объединением ветра и солнца, не говоря уже о газе и ядерной энергии", - надеется издание. Но это недешевое удовольствие: Еврокомиссия на прошлой неделе оценила необходимый объем инвестиций в течение ближайшего десятилетия в 1 трлн евро (1,4 трлн долларов).
Сейчас трансграничные соединения между электросетями существуют лишь в отдельных регионах: например, у Испании и Португалии через Пиренеи с Францией, плюс страны Прибалтики в значительной степени "привязаны" к российским электросетям. Дороже рынку обходится фрагментированность газовой системы, указывает издание, напоминая о споре между Россией и Украиной о ценах на газ в январе 2009-го, из-за которого на две недели были приостановлены поставки топлива в ряд стран Центральной и Восточной Европы.
Желание застраховаться от возможных отключений российского газа - один из мощных аргументов инициаторов единого европейского энергетического рынка. Такой страховкой, напоминает The Economist, предположительно должен стать трубопровод "Набукко", по которому газ будет идти в Европу с Кавказа и Ближнего Востока (и, возможно, из Центральной Азии) в обход России, а Россия в ответ поддерживает проект "Южный поток" и уже начала строить трубопровод "Северный поток" по дну Балтийского моря напрямую в Германию. Более свободное обращение газа внутри Европы должно снизить актуальность этой "битвы трубопроводов", подчеркивает газета. С этой целью ЕС вкладывает деньги в строительство соединительных трубопроводов и насосных систем с обратной циркуляцией, а также требует от стран создания газохранилищ. Принятие в ЕС ряда законов и проведение антимонопольных расследований также должно привести к "разукрупнению" энергорынка - компаниям предстоит продать сети дистрибуции (например, электросети и трубопроводы) либо разделить производственный и дистрибьюторский бизнес.
Но самой большой поддержкой для идеи единого энергорынка станет прогресс в технологиях, который позволяет Америке добывать в больших количествах сланцевый газ. Поставки сжиженного газа с Ближнего Востока теперь перенаправляются в Европу, что создает условия для формирования там не существовавшего прежде спотового рынка газа с более низкими ценами, чем по долгосрочным контрактам с РФ. "Газпрому" вся эта либерализация не нравится, отмечает газета. По мнению российского газового гиганта, потеря добывающими компаниями контроля над сетями дистрибуции дестимулирует инвестиции, а ставка на спотовый рынок сыграет против Европы: снижение цен может заставить Россию накапливать газ или продавать его на других рынках, к тому же ситуация избытка газа на рынке не будет длиться вечно.
The Economist призывает европейцев не слушать эти аргументы. "РФ сильно зависит от Европы как покупателя своего газа. На газовом рынке ЕС продажи России составляют лишь порядка 25%, в то время как закрытые и фрагментированные рынки делают страны Европы более незащищенными", - пишет издание. Это не значит, что нужно исключить РФ из торговли газом в Европе, оговаривается газета, но если последняя хочет выступать в переговорах с Россией "единым фронтом", то для начала она должна создать единый энергорынок.
Любопытный материал в The Economist - Being Eaten by the Dragon (11.11.2010) - посвящен деловым "повадкам" китайцев в сделках по поглощению зарубежных компаний. Как напоминает издание, в этом году на долю покупателей из Китая и Гонконга пришлась десятая часть таких сделок в стоимостном выражении, включая инвестиции в нефтяной сектор и знаковые приобретения в промышленном. Газета ожидает и новых сделок, что логично с учетом экономического подъема в Китае. "У компаний часто есть избыточные денежные средства, а у банков - избыточная ликвидность в виде депозитов. Сегодня эти сбережения направляются в обращение богатых стран через суверенные фонды благосостояния и Центральный банк, которые выступают в роли портфельных инвесторов, покупая преимущественно облигации. Но Китай может и, вероятно, должен диверсифицировать вложения", - поясняет The Economist.
Руководство китайских компаний утверждает, что действует исходя из чисто коммерческих соображений, однако в таких сделках много неоднозначных моментов, связанных отчасти с культурными особенностями, отчасти с ролью китайского государства. Выводы издания основаны на анонимном опросе 11 действующих и бывших топ-менеджеров западных компаний, которые были поглощены китайскими фирмами или вели соответствующие переговоры (десять из этих сделок тянули более чем на 1 млрд долларов). По словам многих респондентов, на этапе переговоров китайские бизнесмены часто стараются как следует напоить представителей фирмы - объекта своего инвестиционного интереса, чтобы "сломать барьеры", а также могут использовать переводчиков для шпионажа. В исключительных случаях речь может идти даже о прослушке мобильных, установлении жучков в помещениях, где ведутся переговоры, и взломе компьютеров, поделились участники сделок.
По их наблюдениям, структура управления в китайских компаниях часто остается загадкой для аутсайдеров, включая даже тех иностранцев, которые входят в советы директоров. Размеры органов управления госкомпаний КНР зачастую внушают партнерам благоговейный трепет: один из респондентов рассказал, что, приехав в Лондон один, столкнулся с необходимостью вести переговоры с 30-40 представителями китайской стороны. При этом официальный глава компании может быть как авторитарным руководителем, которому все заглядывают в рот, так и номинальной фигурой: такой на собрании будет скромно вести протокол. Топ-менеджер часто сам не ведет переговоры, а лишь "благословляет" сделку. Принято считать, что в госкомпаниях есть параллельные структуры управления, представленные бонзами Компартии КНР.
Государство при этом нельзя назвать "предсказуемым монолитом", указывает The Economist. Часто одной и той же западной компанией интересуются несколько китайских фирм, которые борются между собой как за внимание потенциального объекта поглощения, так и за статус основного претендента на покупку в глазах собственных властей. Многие сделки разваливаются из-за отсутствия господдержки.
При этом победа компании в тендере открывает путь для потоков дешевой ликвидности. "Сколько вы хотите: 10 миллиардов, 20 миллиардов долларов?" - такой вопрос со стороны китайского покупателя необязательно преувеличение. Но господдержка сделок поглощения, при некоторых явных плюсах (покупатель может не смотреть на цену акций, что дает его предложению преимущества), в чем-то может выйти Китаю боком: иностранные правительства стали относиться к китайским приобретениям все более настороженно (даже Канада и Австралия - наиболее открытие для таких сделок рынки), к тому же систематическая переплата за зарубежные активы в долгосрочной перспективе даже богатым странам не идет на пользу. Издание приводит в пример Японию, где фирмам после бума иностранных поглощений в конце 1980-х - начале 1990-х все же пришлось урезать соответствующие расходы.
Определенные проблемы существуют и на уровне интеграции свежеприобретенных компаний в бизнес новых китайских владельцев. При том что чаще всего такие компании сохраняют определенную автономию, действующий правовой статус и название, их боссам часто предлагается довольствоваться чисто символической ролью при щедрой зарплате. Порой западных участников таких сделок смущает отсутствие возможности вести открытую дискуссию: во многих китайских компаниях в принципе не принято оспаривать решения старших по званию, "решения принимаются где-то еще", и часто на самые простейшие из них могут уходить месяцы. Новые китайские владельцы также могут принять решение о кардинальном изменении бизнес-ориентиров для фирмы: например, сделать из добывающей компании кэптивного поставщика сырья для Китая, не давая ей продавать продукцию на открытом рынке и делая упор на максимальном увеличении выработки, а не прибылей.
В общем-то, "хозяин - барин", признает издание, но часто за счет таких стратегий китайские компании-приобретатели теряют высококвалифицированный персонал, на который приходится серьезная доля в оценке покупаемых компаний (хотя есть и аргумент в пользу этих процессов с глобальной точки зрения: Китай покупает фирмы и капитал, а квалифицированные специалисты возвращаются на западный рынок для запуска эффективных стартапов). Китаю необходимо решать эту проблему по мере того, как он будет переходить в сделках M&A от добывающих зарубежных производств к более высокотехнологичным объектам в промышленном секторе, подчеркивает The Economist.
С учетом этих проблем альтернативой для КНР могут быть пассивные вложения в акции через Китайскую инвестиционную корпорацию либо расширение через запуск зарубежных производств с нуля. Вторую стратегию, к примеру, с успехом применяют группа COSCO, получившая в концессию часть крупнейшего порта Греции, а также многие строительные фирмы КНР.
Шалимова Ася
http://www.ft.com/ (C) Источник
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией
При копировании ссылка обязательна Нашли ошибку: выделить и нажать Ctrl+Enter
Первое из них - противостояние между странами с положительным и отрицательным сальдо текущего счета. Главные "двигатели конфликта" - Китай с профицитом торгового баланса и Америка с дефицитом, безуспешно настаивавшая на установлении ограничений по этому показателю. К крупнейшим экспортерам - профицитным игрокам наряду с КНР относятся также Германия, Япония и Саудовская Аравия.
Другая "ось конфликта" - манипуляторы против манипулируемых. Америка обвиняет Китай в манипулировании через недооценку своей нацвалюты, а КНР видит признаки манипулирования в решении Штатов выбросить на рынок несколько сотен миллиардов новых долларов. Хуже всего тем, кто оказался меж двух огней, хотя и манипулируемые разделяются в зависимости от того, что их волнует больше. Так, Индия больше обеспокоена недооценкой юаня, Германия - действиями американского Федрезерва.
В споре между "экономщиками" и транжирами на стороне вторых еще несколько лет назад единым фронтом выступали США и Великобритания, убеждая сторонницу жесткого контроля за расходами бюджета - ФРГ в целесообразности их наращивания для стимулирования экономики, пусть даже за счет роста бюджетного дефицита. Сейчас бывшие транжиры все больше склонны к самоограничению. Скоро, предполагает FT, единственным сторонником новой мировой программы экономического стимулирования будет МВФ.
Противостояние между демократиями и тоталитарными государствами - одно из наименее жестких в G20, к счастью для однозначно недемократичных Китая и Саудовской Аравии и "застрявшей между" России. Экономические вопросы важнее, да и среди политических есть более значимые, поясняет издание.
Противостояние между Западом и всеми остальными странами, многие из которых раньше были колониями, замешано не только на экономике, но и на эмоциях, национальной и расовой идентификации стран "двадцатки". Как указывает FT, это разделение особенно очевидно, когда речь идет о климатических проблемах. Китайцы, индийцы и бразильцы утверждают, что промышленно развитые страны Запада выбрасывают больше всего парниковых газов в атмосферу и по-прежнему потребляют больше энергии на душу населения, чем развивающиеся страны, а Америка и Европа в один голос утверждают, что главной угрозой для атмосферы в этом плане является Китай и что развивающиеся страны тоже должны взять на себя обязательства по сокращению выбросов. При этом переговоры по сделке по выбросам в рамках G20, как и в рамках ООН, пока в тупике.
"Вмешатели", прежде всего ЕС, мечтают о том, чтобы новые соглашения на основе решений G20 носили обязывающий характер, что превратит "двадцатку" во что-то вроде мирового правительства. "Суверенисты" надеются, что такие решения и впредь будут приниматься лишь в форме рекомендаций. Вот тут США и Китай, выступающие за "независимость" стран, в кои-то веки единодушны.
Последнее противостояние, на которое указывает газета, - между самой "большой двадцаткой" и остальными 170 государствами мира. Частично компенсировать его призвано существование таких организаций, как ООН и Всемирный банк, включающих и не представленные в G20 страны. Но последние все чаще выражают недовольство претензиями "двадцатки" на лидирующую роль в управлении мировой экономикой.
Тем временем Европа полна надежд в связи с планами по формированию единого энергетического рынка, толчок которому даст подписание в следующем месяце министрами десяти стран соглашения о создании в Северном море подводной электросети, к которой будут подключены оффшорные ветряные турбины. Как пишет The Economist в материале Power to the European Market (11.11.2010), идея создания единого европейского энергорынка овеяна ностальгическим ореолом, поскольку в свое время - в 1951 году - именно шаги по объединению источников энергии в Европейском объединении угля и стали положили начало процессу евроинтеграции и формированию ЕС. "Сегодня ЕС может быть объединением ветра и солнца, не говоря уже о газе и ядерной энергии", - надеется издание. Но это недешевое удовольствие: Еврокомиссия на прошлой неделе оценила необходимый объем инвестиций в течение ближайшего десятилетия в 1 трлн евро (1,4 трлн долларов).
Сейчас трансграничные соединения между электросетями существуют лишь в отдельных регионах: например, у Испании и Португалии через Пиренеи с Францией, плюс страны Прибалтики в значительной степени "привязаны" к российским электросетям. Дороже рынку обходится фрагментированность газовой системы, указывает издание, напоминая о споре между Россией и Украиной о ценах на газ в январе 2009-го, из-за которого на две недели были приостановлены поставки топлива в ряд стран Центральной и Восточной Европы.
Желание застраховаться от возможных отключений российского газа - один из мощных аргументов инициаторов единого европейского энергетического рынка. Такой страховкой, напоминает The Economist, предположительно должен стать трубопровод "Набукко", по которому газ будет идти в Европу с Кавказа и Ближнего Востока (и, возможно, из Центральной Азии) в обход России, а Россия в ответ поддерживает проект "Южный поток" и уже начала строить трубопровод "Северный поток" по дну Балтийского моря напрямую в Германию. Более свободное обращение газа внутри Европы должно снизить актуальность этой "битвы трубопроводов", подчеркивает газета. С этой целью ЕС вкладывает деньги в строительство соединительных трубопроводов и насосных систем с обратной циркуляцией, а также требует от стран создания газохранилищ. Принятие в ЕС ряда законов и проведение антимонопольных расследований также должно привести к "разукрупнению" энергорынка - компаниям предстоит продать сети дистрибуции (например, электросети и трубопроводы) либо разделить производственный и дистрибьюторский бизнес.
Но самой большой поддержкой для идеи единого энергорынка станет прогресс в технологиях, который позволяет Америке добывать в больших количествах сланцевый газ. Поставки сжиженного газа с Ближнего Востока теперь перенаправляются в Европу, что создает условия для формирования там не существовавшего прежде спотового рынка газа с более низкими ценами, чем по долгосрочным контрактам с РФ. "Газпрому" вся эта либерализация не нравится, отмечает газета. По мнению российского газового гиганта, потеря добывающими компаниями контроля над сетями дистрибуции дестимулирует инвестиции, а ставка на спотовый рынок сыграет против Европы: снижение цен может заставить Россию накапливать газ или продавать его на других рынках, к тому же ситуация избытка газа на рынке не будет длиться вечно.
The Economist призывает европейцев не слушать эти аргументы. "РФ сильно зависит от Европы как покупателя своего газа. На газовом рынке ЕС продажи России составляют лишь порядка 25%, в то время как закрытые и фрагментированные рынки делают страны Европы более незащищенными", - пишет издание. Это не значит, что нужно исключить РФ из торговли газом в Европе, оговаривается газета, но если последняя хочет выступать в переговорах с Россией "единым фронтом", то для начала она должна создать единый энергорынок.
Любопытный материал в The Economist - Being Eaten by the Dragon (11.11.2010) - посвящен деловым "повадкам" китайцев в сделках по поглощению зарубежных компаний. Как напоминает издание, в этом году на долю покупателей из Китая и Гонконга пришлась десятая часть таких сделок в стоимостном выражении, включая инвестиции в нефтяной сектор и знаковые приобретения в промышленном. Газета ожидает и новых сделок, что логично с учетом экономического подъема в Китае. "У компаний часто есть избыточные денежные средства, а у банков - избыточная ликвидность в виде депозитов. Сегодня эти сбережения направляются в обращение богатых стран через суверенные фонды благосостояния и Центральный банк, которые выступают в роли портфельных инвесторов, покупая преимущественно облигации. Но Китай может и, вероятно, должен диверсифицировать вложения", - поясняет The Economist.
Руководство китайских компаний утверждает, что действует исходя из чисто коммерческих соображений, однако в таких сделках много неоднозначных моментов, связанных отчасти с культурными особенностями, отчасти с ролью китайского государства. Выводы издания основаны на анонимном опросе 11 действующих и бывших топ-менеджеров западных компаний, которые были поглощены китайскими фирмами или вели соответствующие переговоры (десять из этих сделок тянули более чем на 1 млрд долларов). По словам многих респондентов, на этапе переговоров китайские бизнесмены часто стараются как следует напоить представителей фирмы - объекта своего инвестиционного интереса, чтобы "сломать барьеры", а также могут использовать переводчиков для шпионажа. В исключительных случаях речь может идти даже о прослушке мобильных, установлении жучков в помещениях, где ведутся переговоры, и взломе компьютеров, поделились участники сделок.
По их наблюдениям, структура управления в китайских компаниях часто остается загадкой для аутсайдеров, включая даже тех иностранцев, которые входят в советы директоров. Размеры органов управления госкомпаний КНР зачастую внушают партнерам благоговейный трепет: один из респондентов рассказал, что, приехав в Лондон один, столкнулся с необходимостью вести переговоры с 30-40 представителями китайской стороны. При этом официальный глава компании может быть как авторитарным руководителем, которому все заглядывают в рот, так и номинальной фигурой: такой на собрании будет скромно вести протокол. Топ-менеджер часто сам не ведет переговоры, а лишь "благословляет" сделку. Принято считать, что в госкомпаниях есть параллельные структуры управления, представленные бонзами Компартии КНР.
Государство при этом нельзя назвать "предсказуемым монолитом", указывает The Economist. Часто одной и той же западной компанией интересуются несколько китайских фирм, которые борются между собой как за внимание потенциального объекта поглощения, так и за статус основного претендента на покупку в глазах собственных властей. Многие сделки разваливаются из-за отсутствия господдержки.
При этом победа компании в тендере открывает путь для потоков дешевой ликвидности. "Сколько вы хотите: 10 миллиардов, 20 миллиардов долларов?" - такой вопрос со стороны китайского покупателя необязательно преувеличение. Но господдержка сделок поглощения, при некоторых явных плюсах (покупатель может не смотреть на цену акций, что дает его предложению преимущества), в чем-то может выйти Китаю боком: иностранные правительства стали относиться к китайским приобретениям все более настороженно (даже Канада и Австралия - наиболее открытие для таких сделок рынки), к тому же систематическая переплата за зарубежные активы в долгосрочной перспективе даже богатым странам не идет на пользу. Издание приводит в пример Японию, где фирмам после бума иностранных поглощений в конце 1980-х - начале 1990-х все же пришлось урезать соответствующие расходы.
Определенные проблемы существуют и на уровне интеграции свежеприобретенных компаний в бизнес новых китайских владельцев. При том что чаще всего такие компании сохраняют определенную автономию, действующий правовой статус и название, их боссам часто предлагается довольствоваться чисто символической ролью при щедрой зарплате. Порой западных участников таких сделок смущает отсутствие возможности вести открытую дискуссию: во многих китайских компаниях в принципе не принято оспаривать решения старших по званию, "решения принимаются где-то еще", и часто на самые простейшие из них могут уходить месяцы. Новые китайские владельцы также могут принять решение о кардинальном изменении бизнес-ориентиров для фирмы: например, сделать из добывающей компании кэптивного поставщика сырья для Китая, не давая ей продавать продукцию на открытом рынке и делая упор на максимальном увеличении выработки, а не прибылей.
В общем-то, "хозяин - барин", признает издание, но часто за счет таких стратегий китайские компании-приобретатели теряют высококвалифицированный персонал, на который приходится серьезная доля в оценке покупаемых компаний (хотя есть и аргумент в пользу этих процессов с глобальной точки зрения: Китай покупает фирмы и капитал, а квалифицированные специалисты возвращаются на западный рынок для запуска эффективных стартапов). Китаю необходимо решать эту проблему по мере того, как он будет переходить в сделках M&A от добывающих зарубежных производств к более высокотехнологичным объектам в промышленном секторе, подчеркивает The Economist.
С учетом этих проблем альтернативой для КНР могут быть пассивные вложения в акции через Китайскую инвестиционную корпорацию либо расширение через запуск зарубежных производств с нуля. Вторую стратегию, к примеру, с успехом применяют группа COSCO, получившая в концессию часть крупнейшего порта Греции, а также многие строительные фирмы КНР.
Шалимова Ася
http://www.ft.com/ (C) Источник
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией
При копировании ссылка обязательна Нашли ошибку: выделить и нажать Ctrl+Enter