21 ноября 2014 Financial Times
Европейские политики сходятся только в одном - сохранение евро больше не ставится под сомнение. Нельзя сказать, что экономика в полном порядке, но по крайней мере кризис уже закончился.
Я бы поспорил с этим утверждением. Европейские политики обычно оценивают опасность исходя из количества ночных заседаний в здании имени Юста Липсия в Брюсселе. Их определенно стало меньше. Но это плохой показатель. Я не имею ни малейшего представления, какой была вероятность развала евро во время кризиса. Но уверен, что сегодня она гораздо выше. Два года назад составители прогнозов надеялись на сильное экономическое восстановление. Теперь мы знаем, что этого не произошло, и не произойдет в ближайшем будущем. Два года назад еврозона была не готова к финансовому кризису, но политики хотя бы создали механизмы для борьбы с непосредственной угрозой. Сегодня еврозона не может защититься от затянувшейся депрессии. И в отличие от того периода политики не хотят создавать подобный механизм. Как часто бывает в жизни, настоящая угроза может таиться не там, где все ожидают – на рынках облигаций. Сегодня главные герои – не международные инвесторы, а мятежные избиратели, которые более склонны голосовать за новое поколение руководителей и поддерживать региональные движения за независимость.
Во Франции Марин Ле Пен, лидер Национального фронта, может выиграть второй тур выборов, опередив президента Франсуа Олланда. Беппе Грилло, лидер движения «Пять звезд» в Италии, - единственная вероятная альтернатива действующему премьер-министру Маттео Ренци. И г-жа Ле Пен, и г-н Грилло хотят, чтобы их страны вышли из еврозоны. В Греции рейтинги возглавляет Алексис Ципрас и его партия «Сириза». То же самое можно сказать и о партии «Подемос» в Испании вместе с ее молодым лидером Пабло Иглесиасом. Перед избирателями стран, пораженных кризисом, стоит вопрос: в какой момент разумнее выйти из еврозоны? Они могут посчитать, что сейчас не время для этого; они могут выступить против разрыва по политическим причинам. Со временем их мнение меняется. Сомневаюсь, что условия становятся более благоприятными, так как экономика все глубже погружается в депрессию.
В отличие от того, что было два года назад, сегодня сложилось более четкое представление о долгосрочных ответных политических мерах. От жесткой экономии никуда не деться. Фискальная политика продолжит сокращаться по мере выполнения странами-участницами обязательств в соответствии с новыми европейскими фискальными правилами. Недавно представленная немецкая «программа стимулов» составлена так, что лучше не придумаешь: дополнительные расходы в размере 0.1% валового внутреннего продукта будут доступны только с 2016г. Оцените!
А что на счет монетарной политики? Марио Драги заявил, что ожидает увеличения балансового отчета Европейского центрального банка примерно на 1 триллион евро. Президент ЕЦБ установил эту цифру не в качестве официального целевого показателя, а как теоретическое значение – чтобы это ни значило. По мнению оптимистов, это предполагает небольшую программу количественного ослабления (закупка государственного долга). Пессимисты считают, что ничего не случится, и что ЕЦБ не достигнет цели в 1 триллион евро, также как он не достиг целевого показателя инфляции. Я считаю, что ЕЦБ доберется до этого показателя – и что это не имеет большого значения. А как же структурные реформы? Не стоит переоценивать их значение. Достойные похвалы немецкие реформы в сфере социального обеспечения и труда повысили конкурентоспособность страны по сравнению с другими странами еврозоны. Но не повысили внутренний спрос. В случае их применения по всей еврозоне эффект от них был бы еще меньше, так не могут все страны одновременно стать конкретнее друг друга. Два месяца назад г-н Драги предложил еврозоне работать сразу по трем направлениям – ослабление монетарной политики, увеличение инвестиций в государственный сектор и структурные реформы. Я называл это экономическим аналогом ковровой бомбардировки. В ответ был предложен экономический аналог Атаки легкой кавалерии. Эти последовательные разочарования не говорят окончательно о крахе еврозоны. Но они свидетельствуют о высокой вероятности длительной стагнации. Для меня это настоящий показатель провала.
Немецкая экономика из параллельной вселенной
Совет экономических экспертов ничего не говорит об инвестициях. Он требует от Меркель более жесткой позиции. Немецких экономистов можно разделить примерно на две группы: не читавших Кейнса и не понявших Кейнса. Называть основное направление немецкой экономики консервативным – значит не видеть главного. В США и других странах существуют некоторые совпадения с различными неоклассическими или неоконсервативными школами. Несмотря на возможную убедительность сравнения основного направления, существующего в Германии, с Чайной партией, оно не выдерживает критики. Господствующие немецкие принципы не совпадают ни с левоцентристскими, ни с правоцентристскими системами. Единственная партия с неким кейнсианским уклоном – бывшие коммунисты. Хорошим примером ортодоксальных убеждений стал недавний ежегодный отчет Совета экономических экспертов, официального консультативного органа при правительстве. Они не критиковали недостаток инвестиций, избыточный профицит текущего счета и чрезмерно строгие фискальные принципы. Вместо этого они подвергли критике минимальную зарплату и незначительные послабления в отношении пенсионного возраста. Другими словами: они хотят, чтобы правительство канцлера Ангелы Меркель действовало еще жестче.
Немцы придумали название для своей уникальной экономической системы: ордолиберализм. Его появление вполне обосновано – так немецкая либеральная элита отреагировала на крах либеральной демократии в 1933г. В его основе лежит следующее наблюдение: свободные либеральные системы внутреннее нестабильны, и для их устойчивого существования требуются правила и вмешательство правительства. Работа правительства заключалась не в исправлении недостатков рынка, а в установлении и внедрении правил. После 1945г. ордолиберализм стал основной экономической доктриной правоцентристов. Социал-демократы начали использовать его с 1990х гг., а кульминацией стали реформы Герхарда Шредера в сфере труда и социального обеспечения 2003 г. Сегодня правительство является ордолиберальным. И оппозицию представляют ордолибералы. А в университетах преподают ордолиберальную экономику. В то же время макроэкономика в Германии и других странах похожа на параллельную вселенную.
Фактически исключительность немецкой макроэкономики не имела большого значения – до недавнего времени, когда это приобрела такую важность. Когда у вас есть собственная валюта, и вы поддерживаете контакты с остальным миром в основном посредством торговли, безумная идеология представляет собой проблему. При вступлении в валютный союз происходят изменения: политики должны работать совместно. Никто не обратил на это особого внимания. Первоначальные теоретические рассуждения по поводу еврозоны были в основном сосредоточены на принципах создания оптимальной валютной зоны: какие страны подходят для вступления в валютный союз? Более важным оказалось всеобщее понимание, позволяющее людям общаться и совместно работать. Например, немецкие ордолибералы просто отказываются признавать существование ликвидной ловушки, из-за которой центральный банк не может влиять на рыночные процентные ставки. Людвиг Эрхард, министр экономики Германии в 1950 гг., однажды попытался объяснить Великую депрессию сквозь призму картелей. Это была ордолиберальная попытка привнести что-то в их концепцию, для которой не было очевидных объяснений. Преемники Эрхарда повторили эту ошибку во время кризиса в еврозоне, который они связывают с нарушением фискальной дисциплины.
Сейчас существуют три важных фундаментальных аспекта ордолиберализма. Первый – у ордолибералов отсутствует последовательная политика для борьбы с депрессиями – катастрофами, которые случаются раз или два в сто лет. Каждый раз, когда я спрашиваю одного из них, что нужно делать во время депрессии, ответ обычно предполагает ту или иную форму «творческого разрушения». Второй – у ордолибералов отсутствуют согласованные принципы монетарной политики. Они привыкли быть монетаристами. Сегодня они по большей части занимают непоследовательную позицию. Третий критический аргумент более серьезен. Далеко не ясно, перейдут ли ордолиберальные догмы из относительно небольшой открытой экономики, как в Германии, в большую закрытую экономику, как в еврозоне. Ордолиберальное мировоззрение ассиметрично. Профициты текущего счета более допустимы, чем дефициты. Так как эти правила основаны на внутреннем законодательстве, ордолибералы не заботятся об их влиянии на остальной мир. Когда они ввели евро, остальные страны неожиданно стали иметь большое значение.
Возможно, в Германии ордолиберальная доктрина работала достаточно хорошо, хотя подозреваю, что экономические успехи страны больше связаны с технологиями, высокой квалификацией и существованием нескольких превосходных компаний, а не с экономической политикой. Благодаря своему господству в системе евро, Германия экспортирует ордолиберальную идеологию в другие страны единого валютного союза. Трудно представить себе доктрину, менее всего подходящую для валютного союза с такими разными правовыми традициями, политическими системами и экономическими условиями, чем эта. И так же тяжело представить, что Германия когда-нибудь от нее откажется. В итоге это приведет к огромным экономическим издержкам на урегулирование кризиса.
Еврозона и ритуальные пляски вокруг государственного долга
Опубликованные на прошлой неделе данные по темпам экономического роста в Еврозоне за третий квартал в очередной раз породили сомнения в надежности государственных долговых обязательств некоторых стран валютного союза. Доходность по облигациям Испании, Ирландии и Португалии в середине октября снова подскочила, поскольку инвесторов напугали перспективы охлаждения мировой экономики, в результате, подразумеваемая стоимость займов в ослабленных странах Еврозоны резко увеличилась. Неужели на этот раз история повторится. Европейская стратегия управления долгом, судя по всему, ориентирована на то, чтобы эта проблема висела над Европой как можно дольше. Согласно плану, правительства должны стремиться к первичному бюджетному профициту и снизить отношение долга к ВВП до 60% к 2030 году.
Подразумеваемые профициты просто умопомрачительны. С учетом разумно обоснованных допущений относительно показателей роста и процентных ставок, среднегодовое значение на конец четвертого десятилетия этого века превысит 4% в Испании, 5% в Ирландии, Италии и Португалии, и 7% в Греции. Проще говоря, ни одна страна не может так долго жить с профицитами таких масштабов, не спровоцировав при этом бунт среди налогоплательщиков. Поправка. Почти ни одна страна. С середины 1970-х годов было зафиксировано три случая, когда страна поддерживала первичный профицит в размере 5% на протяжении десяти лет. Это Норвегия в период с 1995 года. Профицит наблюдался в период максимально высоких показателей добычи нефти и газа, при этом страна откладывала излишки прибыли в государственный фонд благосостояния. Затем Сингапур, начиная с 1990 года. Этот город-государство отличается очень сильной и открытой экономикой, в высшей степени зависимой от динамики мировых рынков акций. Это обстоятельство позволило ему отложить кругленькую сумму на черный день. Но к Европе ни то, ни другое совершенно не относится.
Третий случай - Бельгия, начиная с 1995 года - возможно, покажется более уместным для сравнения с современной Европой. Но и у этой страны также были свои уникальные обстоятельства. Во второй половине 1990-х было принято решение создать единую валюту. Бельгия должна была доказать свою готовность снизить долговую нагрузку, чтобы войти в валютный союз. «Дисквалификация» стала бы катастрофой для страны - основателя Евросоюза, экономика которой тесно связана с Германией и Францией. Пример Бельгии заставляет задуматься, почему другие страны, например, Италия, не придерживаются аналогичной стратегии. Ответ нужно искать в иснтитуциональных реформах, нацеленных на формирование первичных профицтов, которые проводила Бельгия, начиная с 1980-х. Страна реформировала свою налоговую систему, расширила налоговую базу и снизила верхнюю границу маржинальных ставок. Она наделила Федеральное бюро планирования полномочиями, необходимыми для составления независимых бюджетных прогнозов. Она ограничила расходы региональных правительств. Она провела реструктуризацию Высшего финансового совета, обязав его контролировать и координировать фискальные политики на федеральном и региональном уровнях.
Сроки реализации этих мер, а также тот факт, что первичный профицит исчез вскоре после перехода Бельгии на евро, говорят о том, насколько важно в данном случае внешнее давление и наличие надежных внутренних институтов. В таких ли обстоятельствах оказались проблемные страны Европы с высоким уровнем государственного долга? Да, правительствах этих государств испытывают серьезное давление со стороны рынков облигаций. Но давление со стороны избирателей ничуть не меньше. Вряд ли они будут 10-15 лет терпеливо смотреть на то, как пять процентов национального дохода уходит на оплату долгов, сделанных прошлыми поколениями. Этим странам не хватает сильных фискальных институтов.
Все сводится к тому, что официальная стратегия Европы по урегулированию долгового кризиса не сработает. К счастью, есть приемлемые альтернативы - по крайней мере, в теории. Одна из них - это увеличение знаменателя в дроби долг/ВВП. Эффективную долговую нагрузку можно снизить за счет роста экономики и, соответственно, повышения государственных доходов. В данном случае возрастет способность стран обслуживать свои долги. К сожалению, рост не берется из воздуха. Европейские политики уже продемонстрировали свою неспособность взять его хоть откуда-нибудь. Другая альтернатива - реструктуризация долга. Чиновники не оставляют мысль о списании государственного долга, обещая Греции снижение процентных ставок и увеличение срока погашения долга, но отрицая необходимость в фундаментальной реструктуризации и масштабном применении подобных мер. События последних недель ясно дали понять, что долго так продолжаться не может.
http://www.ft.com/ (C) Источник
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией
При копировании ссылка обязательна Нашли ошибку: выделить и нажать Ctrl+Enter
Я бы поспорил с этим утверждением. Европейские политики обычно оценивают опасность исходя из количества ночных заседаний в здании имени Юста Липсия в Брюсселе. Их определенно стало меньше. Но это плохой показатель. Я не имею ни малейшего представления, какой была вероятность развала евро во время кризиса. Но уверен, что сегодня она гораздо выше. Два года назад составители прогнозов надеялись на сильное экономическое восстановление. Теперь мы знаем, что этого не произошло, и не произойдет в ближайшем будущем. Два года назад еврозона была не готова к финансовому кризису, но политики хотя бы создали механизмы для борьбы с непосредственной угрозой. Сегодня еврозона не может защититься от затянувшейся депрессии. И в отличие от того периода политики не хотят создавать подобный механизм. Как часто бывает в жизни, настоящая угроза может таиться не там, где все ожидают – на рынках облигаций. Сегодня главные герои – не международные инвесторы, а мятежные избиратели, которые более склонны голосовать за новое поколение руководителей и поддерживать региональные движения за независимость.
Во Франции Марин Ле Пен, лидер Национального фронта, может выиграть второй тур выборов, опередив президента Франсуа Олланда. Беппе Грилло, лидер движения «Пять звезд» в Италии, - единственная вероятная альтернатива действующему премьер-министру Маттео Ренци. И г-жа Ле Пен, и г-н Грилло хотят, чтобы их страны вышли из еврозоны. В Греции рейтинги возглавляет Алексис Ципрас и его партия «Сириза». То же самое можно сказать и о партии «Подемос» в Испании вместе с ее молодым лидером Пабло Иглесиасом. Перед избирателями стран, пораженных кризисом, стоит вопрос: в какой момент разумнее выйти из еврозоны? Они могут посчитать, что сейчас не время для этого; они могут выступить против разрыва по политическим причинам. Со временем их мнение меняется. Сомневаюсь, что условия становятся более благоприятными, так как экономика все глубже погружается в депрессию.
В отличие от того, что было два года назад, сегодня сложилось более четкое представление о долгосрочных ответных политических мерах. От жесткой экономии никуда не деться. Фискальная политика продолжит сокращаться по мере выполнения странами-участницами обязательств в соответствии с новыми европейскими фискальными правилами. Недавно представленная немецкая «программа стимулов» составлена так, что лучше не придумаешь: дополнительные расходы в размере 0.1% валового внутреннего продукта будут доступны только с 2016г. Оцените!
А что на счет монетарной политики? Марио Драги заявил, что ожидает увеличения балансового отчета Европейского центрального банка примерно на 1 триллион евро. Президент ЕЦБ установил эту цифру не в качестве официального целевого показателя, а как теоретическое значение – чтобы это ни значило. По мнению оптимистов, это предполагает небольшую программу количественного ослабления (закупка государственного долга). Пессимисты считают, что ничего не случится, и что ЕЦБ не достигнет цели в 1 триллион евро, также как он не достиг целевого показателя инфляции. Я считаю, что ЕЦБ доберется до этого показателя – и что это не имеет большого значения. А как же структурные реформы? Не стоит переоценивать их значение. Достойные похвалы немецкие реформы в сфере социального обеспечения и труда повысили конкурентоспособность страны по сравнению с другими странами еврозоны. Но не повысили внутренний спрос. В случае их применения по всей еврозоне эффект от них был бы еще меньше, так не могут все страны одновременно стать конкретнее друг друга. Два месяца назад г-н Драги предложил еврозоне работать сразу по трем направлениям – ослабление монетарной политики, увеличение инвестиций в государственный сектор и структурные реформы. Я называл это экономическим аналогом ковровой бомбардировки. В ответ был предложен экономический аналог Атаки легкой кавалерии. Эти последовательные разочарования не говорят окончательно о крахе еврозоны. Но они свидетельствуют о высокой вероятности длительной стагнации. Для меня это настоящий показатель провала.
Немецкая экономика из параллельной вселенной
Совет экономических экспертов ничего не говорит об инвестициях. Он требует от Меркель более жесткой позиции. Немецких экономистов можно разделить примерно на две группы: не читавших Кейнса и не понявших Кейнса. Называть основное направление немецкой экономики консервативным – значит не видеть главного. В США и других странах существуют некоторые совпадения с различными неоклассическими или неоконсервативными школами. Несмотря на возможную убедительность сравнения основного направления, существующего в Германии, с Чайной партией, оно не выдерживает критики. Господствующие немецкие принципы не совпадают ни с левоцентристскими, ни с правоцентристскими системами. Единственная партия с неким кейнсианским уклоном – бывшие коммунисты. Хорошим примером ортодоксальных убеждений стал недавний ежегодный отчет Совета экономических экспертов, официального консультативного органа при правительстве. Они не критиковали недостаток инвестиций, избыточный профицит текущего счета и чрезмерно строгие фискальные принципы. Вместо этого они подвергли критике минимальную зарплату и незначительные послабления в отношении пенсионного возраста. Другими словами: они хотят, чтобы правительство канцлера Ангелы Меркель действовало еще жестче.
Немцы придумали название для своей уникальной экономической системы: ордолиберализм. Его появление вполне обосновано – так немецкая либеральная элита отреагировала на крах либеральной демократии в 1933г. В его основе лежит следующее наблюдение: свободные либеральные системы внутреннее нестабильны, и для их устойчивого существования требуются правила и вмешательство правительства. Работа правительства заключалась не в исправлении недостатков рынка, а в установлении и внедрении правил. После 1945г. ордолиберализм стал основной экономической доктриной правоцентристов. Социал-демократы начали использовать его с 1990х гг., а кульминацией стали реформы Герхарда Шредера в сфере труда и социального обеспечения 2003 г. Сегодня правительство является ордолиберальным. И оппозицию представляют ордолибералы. А в университетах преподают ордолиберальную экономику. В то же время макроэкономика в Германии и других странах похожа на параллельную вселенную.
Фактически исключительность немецкой макроэкономики не имела большого значения – до недавнего времени, когда это приобрела такую важность. Когда у вас есть собственная валюта, и вы поддерживаете контакты с остальным миром в основном посредством торговли, безумная идеология представляет собой проблему. При вступлении в валютный союз происходят изменения: политики должны работать совместно. Никто не обратил на это особого внимания. Первоначальные теоретические рассуждения по поводу еврозоны были в основном сосредоточены на принципах создания оптимальной валютной зоны: какие страны подходят для вступления в валютный союз? Более важным оказалось всеобщее понимание, позволяющее людям общаться и совместно работать. Например, немецкие ордолибералы просто отказываются признавать существование ликвидной ловушки, из-за которой центральный банк не может влиять на рыночные процентные ставки. Людвиг Эрхард, министр экономики Германии в 1950 гг., однажды попытался объяснить Великую депрессию сквозь призму картелей. Это была ордолиберальная попытка привнести что-то в их концепцию, для которой не было очевидных объяснений. Преемники Эрхарда повторили эту ошибку во время кризиса в еврозоне, который они связывают с нарушением фискальной дисциплины.
Сейчас существуют три важных фундаментальных аспекта ордолиберализма. Первый – у ордолибералов отсутствует последовательная политика для борьбы с депрессиями – катастрофами, которые случаются раз или два в сто лет. Каждый раз, когда я спрашиваю одного из них, что нужно делать во время депрессии, ответ обычно предполагает ту или иную форму «творческого разрушения». Второй – у ордолибералов отсутствуют согласованные принципы монетарной политики. Они привыкли быть монетаристами. Сегодня они по большей части занимают непоследовательную позицию. Третий критический аргумент более серьезен. Далеко не ясно, перейдут ли ордолиберальные догмы из относительно небольшой открытой экономики, как в Германии, в большую закрытую экономику, как в еврозоне. Ордолиберальное мировоззрение ассиметрично. Профициты текущего счета более допустимы, чем дефициты. Так как эти правила основаны на внутреннем законодательстве, ордолибералы не заботятся об их влиянии на остальной мир. Когда они ввели евро, остальные страны неожиданно стали иметь большое значение.
Возможно, в Германии ордолиберальная доктрина работала достаточно хорошо, хотя подозреваю, что экономические успехи страны больше связаны с технологиями, высокой квалификацией и существованием нескольких превосходных компаний, а не с экономической политикой. Благодаря своему господству в системе евро, Германия экспортирует ордолиберальную идеологию в другие страны единого валютного союза. Трудно представить себе доктрину, менее всего подходящую для валютного союза с такими разными правовыми традициями, политическими системами и экономическими условиями, чем эта. И так же тяжело представить, что Германия когда-нибудь от нее откажется. В итоге это приведет к огромным экономическим издержкам на урегулирование кризиса.
Еврозона и ритуальные пляски вокруг государственного долга
Опубликованные на прошлой неделе данные по темпам экономического роста в Еврозоне за третий квартал в очередной раз породили сомнения в надежности государственных долговых обязательств некоторых стран валютного союза. Доходность по облигациям Испании, Ирландии и Португалии в середине октября снова подскочила, поскольку инвесторов напугали перспективы охлаждения мировой экономики, в результате, подразумеваемая стоимость займов в ослабленных странах Еврозоны резко увеличилась. Неужели на этот раз история повторится. Европейская стратегия управления долгом, судя по всему, ориентирована на то, чтобы эта проблема висела над Европой как можно дольше. Согласно плану, правительства должны стремиться к первичному бюджетному профициту и снизить отношение долга к ВВП до 60% к 2030 году.
Подразумеваемые профициты просто умопомрачительны. С учетом разумно обоснованных допущений относительно показателей роста и процентных ставок, среднегодовое значение на конец четвертого десятилетия этого века превысит 4% в Испании, 5% в Ирландии, Италии и Португалии, и 7% в Греции. Проще говоря, ни одна страна не может так долго жить с профицитами таких масштабов, не спровоцировав при этом бунт среди налогоплательщиков. Поправка. Почти ни одна страна. С середины 1970-х годов было зафиксировано три случая, когда страна поддерживала первичный профицит в размере 5% на протяжении десяти лет. Это Норвегия в период с 1995 года. Профицит наблюдался в период максимально высоких показателей добычи нефти и газа, при этом страна откладывала излишки прибыли в государственный фонд благосостояния. Затем Сингапур, начиная с 1990 года. Этот город-государство отличается очень сильной и открытой экономикой, в высшей степени зависимой от динамики мировых рынков акций. Это обстоятельство позволило ему отложить кругленькую сумму на черный день. Но к Европе ни то, ни другое совершенно не относится.
Третий случай - Бельгия, начиная с 1995 года - возможно, покажется более уместным для сравнения с современной Европой. Но и у этой страны также были свои уникальные обстоятельства. Во второй половине 1990-х было принято решение создать единую валюту. Бельгия должна была доказать свою готовность снизить долговую нагрузку, чтобы войти в валютный союз. «Дисквалификация» стала бы катастрофой для страны - основателя Евросоюза, экономика которой тесно связана с Германией и Францией. Пример Бельгии заставляет задуматься, почему другие страны, например, Италия, не придерживаются аналогичной стратегии. Ответ нужно искать в иснтитуциональных реформах, нацеленных на формирование первичных профицтов, которые проводила Бельгия, начиная с 1980-х. Страна реформировала свою налоговую систему, расширила налоговую базу и снизила верхнюю границу маржинальных ставок. Она наделила Федеральное бюро планирования полномочиями, необходимыми для составления независимых бюджетных прогнозов. Она ограничила расходы региональных правительств. Она провела реструктуризацию Высшего финансового совета, обязав его контролировать и координировать фискальные политики на федеральном и региональном уровнях.
Сроки реализации этих мер, а также тот факт, что первичный профицит исчез вскоре после перехода Бельгии на евро, говорят о том, насколько важно в данном случае внешнее давление и наличие надежных внутренних институтов. В таких ли обстоятельствах оказались проблемные страны Европы с высоким уровнем государственного долга? Да, правительствах этих государств испытывают серьезное давление со стороны рынков облигаций. Но давление со стороны избирателей ничуть не меньше. Вряд ли они будут 10-15 лет терпеливо смотреть на то, как пять процентов национального дохода уходит на оплату долгов, сделанных прошлыми поколениями. Этим странам не хватает сильных фискальных институтов.
Все сводится к тому, что официальная стратегия Европы по урегулированию долгового кризиса не сработает. К счастью, есть приемлемые альтернативы - по крайней мере, в теории. Одна из них - это увеличение знаменателя в дроби долг/ВВП. Эффективную долговую нагрузку можно снизить за счет роста экономики и, соответственно, повышения государственных доходов. В данном случае возрастет способность стран обслуживать свои долги. К сожалению, рост не берется из воздуха. Европейские политики уже продемонстрировали свою неспособность взять его хоть откуда-нибудь. Другая альтернатива - реструктуризация долга. Чиновники не оставляют мысль о списании государственного долга, обещая Греции снижение процентных ставок и увеличение срока погашения долга, но отрицая необходимость в фундаментальной реструктуризации и масштабном применении подобных мер. События последних недель ясно дали понять, что долго так продолжаться не может.
http://www.ft.com/ (C) Источник
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией
При копировании ссылка обязательна Нашли ошибку: выделить и нажать Ctrl+Enter