13 июля 2018 goldenfront.ru
[Данная статья впервые появилась в выпуске журнала Freeman за июнь 2009 г. под заголовком «Великая депрессия и Вторая мировая война» (The Great Depression and World War II). Аудиоверсия статьи в формате MP3, прочитанная Китом Хокером (Keith Hocker), доступна для скачивания].
В нынешнем экономическом климате многие говорят о Великой депрессии. В частности, люди разных политических взглядов (например, Джордж Уилл (George Will) и Пол Кругман (Paul Krugman)) утверждали, что Вторая мировая война положила конец десятилетнему экономическому кошмару. Стоит проанализировать данное утверждение, потому что отсюда следуют выводы о том, хорошо ли для экономики правительственное вмешательство вообще и в связи с войной в частности. Кроме того, такой анализ поможет понять, как изменения политики влияют на мотивы. Наконец, он прольет свет на свойства эры Нового курса, имеющие зловещие параллели с тем, что происходит сегодня.
В книге «Депрессия, война и холодная война» (Depression, War, and Cold War) Роберт Хиггс (Robert Higgs) делит Великую депрессию на три фазы. При президенте Герберте Гувере (HerbertHoover) в 1929-1933 гг. происходило Великое сжатие. В этот период частные инвестиции упали примерно на 84%. Так была подготовлена почва для Великого застоя 1933-1945 гг. Как показывает Хиггс, в первые годы Нового курса ВВП и частные инвестиции выросли, но ближе к концу 1930-х президент Франклин Рузвельт (Franklin Roosevelt) стал все смелее подрывать права собственности. Из-за этого полное восстановление было отсрочено. Наконец, Великий выход происходил после Второй мировой войны и несмотря на нее, а не из-за нее. Хиггс утверждает, что Великий выход стал результатом частичной отмены регуляторной инфраструктуры, сложившейся во время Депрессии и войны. По сути, то было повторное открытие рынка и новое рождение свободы для предпринимателей и работников.
Обсуждая Великий застой, Хиггс вводит понятие «режимной неопределенности», утверждая, что агрессивное вмешательство администрации Рузвельта вызвало существенную неопределенность в предпринимательской среде. Инвесторы не знали, смогут ли они насладиться плодами своих инвестиций. Один из моих университетских преподавателей, кейнсианец, однажды указал на то, что фирмы не станут производить то, что они не ожидают продать. Я бы обобщил это, сказав, что они не станут инвестировать в то, что они не ожидают контролировать. Возможность понести инвестиционные издержки без какой-либо выгоды сделала частные инвестиции намного менее привлекательными.
Откуда мы знаем, что режимная неопределенность была ответственна за отсутствие восстановления? Хиггс приводит в поддержку данного тезиса несколько типов свидетельств. Во-первых, опрошенные лидеры бизнесов выразили неопределенность насчет предпринимательского климата. Во-вторых – что более убедительно, – Хиггс показывает, что наценки за риск по долгосрочным корпоративным облигациям были существенными, что указывает на страх экспроприации. Фирма, желавшая взять долгосрочный заем, должна была платить намного более высокие проценты, чем фирмы, желавшие взять краткосрочный заем. При Рузвельте эта разница существенно увеличилась.
Великая депрессия не просто охладила инвестиционный климат. В книге «Кризис и Левиафан» (Crisis and Leviathan) Хиггс утверждает, что во время кризиса «эффект храповика» ведет к общему расширению правительственных полномочий, не полностью обращаемому вспять после кризиса. При вмешательстве правительства происходит две вещи. Во-первых, бюрократия, естественно, стремится выйти за рамки своих постулируемых целей – «размывание задач». Во-вторых, вмешательство меняет мотивы; то есть, создание бюрократического аппарата для решения какой-то проблемы также ведет к появлению заинтересованной, ищущей наживы влиятельной группы, которая впоследствии будет препятствовать возвращению к статус-кво.
Советники Рузвельта видели в его программе не только путь к восстановлению, но также возможность перекроить общество. В книге «Глупость Рузвельта» (FDR's Folly) Джим Пауэлл (Jim Powell), подхватывая идею, выдвинутую Милтоном Фридманом (Milton Friedman), предполагает, что они «судя по всему, ни разу не рассматривали возможность того, что расширение власти увеличит вред, причиняемый человеческими ошибками или коррупцией».
Их интеллектуальный подход сводился к противопоставлению «реального капитализма и идеального управления», причем вмешательство оценивалось не по его последствиям, а по его намерениям. Кроме того, интеллектуальная программа Нового курса была непоследовательной и часто противоречивой. Пауэлл утверждает, что тогда господствовали прагматизм и политическая целесообразность:
«Рузвельта не беспокоили противоречия в Новом курсе. Когда советник дал Рузвельту два разных черновика речи, один отстаивающий высокие пошлины, а другой – призывающий их снизить, тот сказал: «Объедините два варианта». Закон о регулировании сельского хозяйства поднял цены на продовольствие выше рыночного уровня, в попытке помочь фермерам, но высокие цены на продовольствие вредили всем другим. Национальное управление экономического восстановления подняло цены на промышленные товары, навредив фермерам, которым нужно было покупать сельскохозяйственные орудия и оборудование. Политика по распределению сельскохозяйственных земель урезала площадь возделываемых земель, в то время как Бюро мелиорации ее увеличивало. Социальные выплаты помогали безработным, в то время как налоги на прибыль предприятий, на нераспределенную прибыль и на социальное страхование, законы о минимальной зарплате и принудительное создание профсоюзов вели к росту уровня безработицы. Расходы Нового курса должны были стимулировать экономику, но налоги Нового курса ее подавляли».
Депрессия и война
А как насчет Второй мировой войны? Положила ли она конец Великой депрессии? И вообще, война – это хорошо для экономики? Я даю отрицательный ответ на оба вопроса и приведу цитату Людвига фон Мизеса (Ludwig von Mises): «Военное процветание – все равно что процветание, приносимое землетрясением или чумой».
Как указывает Хиггс, из-за масштабного вмешательства в экономику военного времени вооружения оценивались неправильно, а поэтому данные о ВВП приукрашивают реальную экономическую ситуацию. Более того, мобилизация и производство оружия давали искаженную картину занятости. Хиггс утверждает, что на самом деле война была периодом поглощения, а не накопления капитала. Применение танков, бомб и вертолетов вне военной сферы ограничено. Рабочая сила, использовавшаяся в их производстве, была недоступна для производства потребительских товаров и услуг; по сути, народ обходился без потребительских товаров. Военные корабли на дне мировых океанов олицетворяют утраченные возможности для реального потребления и благосостояния. Конфликт иногда необходим, но следует признать, что военные расходы олицетворяют разрушение жизни и ресурсов. Если депрессия представляет собой массовое понижение стандарта жизни, то Великая депрессия не могла окончиться во время войны.
Иллюзия военного благосостояния отчасти основана на том, как рассчитывался национальный доход, а отчасти на том, как составлялась статистика. Валовой внутренний продукт, один из показателей производительности страны, определяется как сумма потребительских, инвестиционных и правительственных расходов и чистого экспорта. В связи с правительственными расходами возникает серьезная проблема: как оценить то, что не торгуется на рынке? Можно оценить мой компьютер, мою рубашку и мою ручку, потому что я добровольно обменял их на деньги. Но как оценить правительственные закупки? В учете национального дохода они оцениваются по себестоимости, но это в лучшем случае лишь говорит нам, сколько могли принести эти ресурсы в альтернативных производственных цепочках. Издержки не показывают стоимость того, что произвело правительство.
Данную проблему усугублял контроль цен во время Второй мировой – официальные цены просто не отображали реальные военные издержки. Для содержательных экономических расчетов нужны реальные рыночные цены. Контроль цен и подобные вмешательства привносят произвольность и неопределенность. Закупки по ценам ниже рыночных – это способ замаскировать издержки любого предприятия. Возьмем, к примеру, мобилизацию, вынуждающую людей идти на военную службу с зарплатой ниже того, что они могли бы зарабатывать на свободном рынке. Сумма, потраченная на зарплату и содержание призывников, недооценивает реальные издержки на войска.
Экономисты все чаще признают, что институты – правила, нормы и механизмы принуждения, составляющие социальную структуру мотивов, – являются важными определяющими факторами экономических показателей. Изменение правил меняет человеческие мотивы, и некоторые долгосрочные следствия Нового курса и Второй мировой войны побуждали людей использовать для обогащения не экономические (производство и обмен), а политические средства (экспроприация и перераспределение).
Как экономист, интересующийся институтами, я считаю, что связь между вмешательствами Нового курса и политическими мотивами все еще недостаточно изучена. Хиггс указывал на то, что часть идеологического и институционального наследия Нового курса очевидна в расширенных полномочиях администрации Джорджа Буша-младшего (George W. Bush). Я предвижу дальнейшее их расширение при администрации Барака Обамы (Barack Obama). Протекционизм и интервенционизм последних лет создали мотивацию для поиска обогащения через развитие связей с чиновниками, вместо того чтобы развивать продукты, которые люди хотели бы покупать по привлекательным ценам.
Опыт последних нескольких столетий и американской экономики во время Великой депрессии и войны говорит о том, что планы, отстаиваемые во время кризисов, требуют знаний, не просто выходящих за пределы компетенции политических лидеров, но обнаруживаемых только в конкурентном рыночном процессе. Мне остается лишь надеяться, что в XXI веке мы усвоим эти уроки.
http://goldenfront.ru/ (C) Источник
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией | При копировании ссылка обязательна | Нашли ошибку - выделить и нажать Ctrl+Enter | Отправить жалобу