22 февраля 2023 giovanni1313
История успеха Джошуа Браудера красива. Красива, очень типична для Кремниевой долины, и одновременно кажется немножко «сказочной», «голливудской», не совсем настоящей.
В 18 лет Браудер получил права. И быстро столкнулся с тем, что вдобавок к привилегии водить машину прилагается не очень приятная вещь: штрафы за стоянку в неположенном месте. Один, второй, третий, ...дцатый. Джошуа не стал сдаваться и обжаловал большинство штрафов, весьма поднаторев в этом деле.
Я же программист, подумал Браудер. Зачем каждый раз делать всё вручную, если можно алгоритмизировать процесс? Друзья (которые тоже страдали от парковочных инспекторов) идею поддержали. А идея была проста: создать приложение, которое бы позволило без лишних усилий, написав в чат-бот немного деталей, обжаловать полученный штраф.
Джошуа принялся за работу, и скоро сервис под названием ”DoNotPay” был готов. Первым городом, на который он был нацелен, стал Лондон — Браудер там вырос, и проблема парковки там стояла очень остро. Стоит ли говорить, что сервис оказался очень востребованным лондонскими водителями? Популярность ”DoNotPay” росла: по статистике, примерно 60% обжалований были успешными, что экономило пользователям неплохие деньги.
И ”DoNotPay” начинает свою экспансию. Джошуа в перерывах между учебой ходит по оживленным улицам американских городов, всматривается в дорожные знаки, ищет возможные противоречия, изучает, что написано в постановлениях о штрафах.
Вскоре сервис открывается и для нью-йоркских водителей. Затем в Сиэттле, Сан-Франциско, Чикаго, Денвере… На начало 2017 года на счету сервиса 200 тысяч успешных обжалований. Через 7 месяцев — уже 375 тысяч. О проекте пишут крупнейшие СМИ, парня обхаживают акулы венчурного бизнеса.
Браудер (на тот момент ему исполнилось 20) понимает, что потенциал его сервиса выходит далеко за рамки обжалования штрафов за неправильную парковку. В нашей жизни мы то и дело сталкиваемся с самыми разными ситуациями, в которых требуется составление юридических документов — но знаний о том, как и что надо делать, у большинства населения попросту нет. И для многих ситуаций написать программу, составляющую требуемый документ, не намного сложнее, чем для написания апелляции на дорожный штраф.
Поэтому следующие шаги Браудера — это создание сервисов для составления документов по спорам арендаторов с арендодателями, оспаривания банковских комиссий и (социальная ответственность!) заявок на получение убежища для беженцев. А дальше дело пошло на широкую ногу. Вскоре ”DoNotPay” расширил функционал до тысячи различных юридических задач. Браудер даже замахнулся на создание своей экосистемы: выложил некоторые инструменты в открытый доступ, чтобы другие разрабатывали новые услуги на основе его технологий.
«Участие в юридических процедурах никогда не должно быть хлопотным делом, — излагал своё видение Джошуа, — и никогда не должен стоять вопрос, может ли кто-то позволить себе оплачивать такое. Вопрос, который должен стоять — каков правильный исход, как добиться справедливости».
Браудер хочет «выровнять условия игры, чтобы у каждого был одинаковый доступ к правовым услугам, предусмотренным законом. […] Если когда-нибудь кто-то будет иметь юридическое представительство с теми же стандартами, что и самые богатые люди в обществе — тогда, я думаю, это действительно хорошая цель».
Однажды, мечтал Джошуа, у него получится сделать правосудие бесплатным.
У капитализма были другие планы.
В 2019 году деньги от предыдущего раунда финансирования ”DoNotPay” подходили к концу. А ведь всё еще только начиналось… Браудеру хотелось сделать версии своего приложения для ОС Андроид и для веб-доступа, в голове вертелась еще пара классных идей по новым сервисам. Однако инвесторы дали парню понять: на приложение без монетизации давать несколько миллионов долларов они не готовы.
Скрепя сердце, Браудер вводит месячную плату за пользование ”DoNotPay”, 3 доллара. И договаривается с инвесторами о финансировании. Но только с одним условием, господа инвесторы: больше никаких повышений платы не требовать. Акулы венчурного бизнеса, ухмыляясь, закивали головами. Они знали, что аппетит приходит во время еды…
Еще через полтора года к Браудеру о новом раунде инвестиций приезжают договариваться бизнес-фигуры самого крупного калибра: гендиректор ”UiPath” Дэниэл Дайнс и мультимиллиардер, филантроп и гуру эффективного альтруизма Сэм Банкман-Фрид. На кону стоит оценка бизнеса ”DoNotPay” в 210 млн. долларов. Но от Браудера требуется один шаг…
И Браудер на него готов: плата за пользование сервисом растёт до $36/квартал.
Но дело ведь не в деньгах — в этом всё еще уверен Джошуа Браудер. В конце концов, условия игры для всех должны быть едины — и любой сервис в этой капиталистической игре обязан как-то покрывать свои затраты, да и зарабатывать рыночную норму прибыли тоже должен. Пока суммы за пользование остаются доступными для простого народа, беспокоится не о чем.
Беспокоиться надо о другом: все пять лет развития сервиса он представлял собой очень нехитрую модель. Создавался шаблон некоего юридического документа. Создавался простенький скрипт, который подставлял информацию от пользователя в нужные поля. Иногда — для более «ответственных» документов — штатный юрист проверял получившееся, чтобы клиент не получил бумагу с совсем уж неподобающими ошибками.
Полезная вещь, конечно. Но слишком уж ограниченная. Самые большие хлопоты и самое большое финансовое бремя несут юридические процессы, с которыми никак не справиться одними только шаблонными документами. Большое видение Браудера натыкалось на слишком скудный инструментарий, имеющийся в его распоряжении. Надежды на то, что эти ограничения можно перерасти, было мало.
«Есть много хороших адвокатов, я не думаю, что ИИ в обозримом будущем появится в Верховном суде», — пессимистично отмечал Джошуа Браудер в середине 2019.
«Машины не могут заниматься юридической практикой, — вторил ему коллега, основатель стартапа «LawDroid» Том Мартин. — Юридическая практика, по мне, требует человеческих суждений».
«Юриспруденция будет одной из последних отраслей, которую затронут подрывные технологии», — заявляла еще одна коллега, Эрин Левин, фаундер «Hello Divorce».
Действительно, за два с лишком столетия существования американская судебная система изменилась очень мало. Если остальные гражданские институты медленно, но верно менялись, реформировали управление и бюрократические практики, брали на вооружение новые технологии, материальные и организационные — то судопроизводство оставалось всё более архаичным «мамонтом», застывшим в конце 18 века.
Хуже того, система замкнулась в себе, начала коснеть и бронзоветь. Решительно сопротивляясь всем попыткам реформ, инициированным как «сверху», так и «снизу». Околосудебная бюрократия наделила себя исключительными привилегиями и тщательно зарегулировала доступ «простых смертных» в свои ряды. Там, где остальные институты старались демократизировать свою работу и обеспечить ее прозрачность, судопроизводство стало полагаться на эксклюзивность и недоступность.
Этому способствовал рост корпуса нормативных актов, неизбежный для всех развивающихся обществ. Право становилось сложнее, барьеры между кастой его толкователей и остальными гражданами — еще выше. Довольно быстро юридическая бюрократия начала использовать эти барьеры, чтобы извлекать ренту из своего привилегированного положения.
И это получалось у них всё лучше и лучше. При этом архаичность и закрытость околосудебного бизнеса отражается в том, что даже сейчас, к сожалению, статистика по финансовым издержкам на юридические услуги продолжает оставаться довольно отрывочной. Тем не менее, мы можем указать на то, что рост стоимости юридических услуг с 1959 по 2022 в 3,7 раза обогнал инфляцию. Или посмотрим на график ниже, где указаны юридические издержки корпораций в % от выручки, и где США с большим отрывом занимает 1-ое место:
Всем этим фундаментальным проблемам и бросал вызов грандиозный замысел Джошуа Браудера. Более того, о еще одной, самой важной проблеме, мы поговорим несколько ниже.
Но тогда казалось, что грандиозность замысла хоронит все шансы на его осуществление...
А зря. Пока венчурные капиталисты прогибали Браудера под изменчивый мир, а в молодой техно-юридической индустрии царило уныние, специалисты из исследовательского центра ”OpenAI” ковали новый прорыв в области искусственного интеллекта. В июне 2020 этот прорыв был представлен публике: большая языковая модель под названием GPT-3.
Впервые в истории, GPT-3 оказалась способна выносить суждения на уровне, не сильно уступающем человеческому. Возможно, это была самая подрывная технология, появившаяся за последние несколько лет.
[img]https://i0.wp.com/codethebrain.com/wp-content/uploads/2020/08/Generate-10-Questions.gif?resize=525%2C500[/img]
Браудер, как и положено классическому тех-бро, начал экспериментировать с новой моделью в первые же недели после ее появления, когда доступ к ней давали только избранным. Трудно сказать, насколько ему понравились результаты — следующие пару лет мы ничего не слышали об ИИ-амбициях ”DoNotPay”. Однако в декабре прошлого года произошло одно важное событие. ”OpenAI”, потратив много времени на доведение GPT-3 “до ума“ — сделав модель более «послушной» и политкорректной — решилась дать широкой публике бесплатный доступ к одной из ее версий, ChatGPT.
Медиа-эффект был просто взрывным. Слава о ChatGPT вирально распространилась по всему интернету и стала одной из самых горячих тем в СМИ. Все говорили о «революции» и «новой эре».
Именно в момент этого ажиотажа Джошуа Браудер решает, что время для революции действительно пришло. Для революции в юридической практике, где машина заменит человека-адвоката.
Поскольку к этому времени Браудер расстался со многими идеалистическими представлениями, заменив их более полезными пиар-навыками, он спешит объявить о красивом и весьма смелом эксперименте.
Итак, рядовое заседание суда по поводу превышения скоростного режима. Но ответчик будет вооружен всей мощью современных технологий. Его смартфон слушает всё, что говорят участники заседания, и переводит речь в текст. Текст отправляется на сервера ”OpenAI” специально обученной версии GPT-3. Модель определяет, что нужно говорить ответчику. И — самое главное — ответчик должен слово в слово произносить то, что надиктовывает ему языковая модель.
Таким образом, всю защиту ответчика де факто берет на себя искусственный интеллект. Круто? Очень! Но Браудер считает, что пиара в этой истории маловато: всего-то разбирательство о превышении скорости. Поэтому он повышает ставки. Причём и в денежном смысле тоже.
Помните его скепсис в 2019 об ИИ в Верховном суде? Кажется, настало время для того, чтобы скепсис уступил место дерзости. Через 5 дней после первой инициативы он объявляет: я дам 1 миллион долларов адвокату, который согласился бы использовать такую же схему на слушаниях в высшем судебном органе Соединенных Штатов.
Пиар-задумка более чем удалась. А вот сами эксперименты… Именно с этого момента в нашу «голливудскую» историю начинает врываться суровая реальность и расставлять всё по своим местам.
Всё дело в том, что, если долго тыкать палкой в мамонта — неважно, каким бы архаичным и забронзовевшим он ни был — рано или поздно тот рассвирепеет. Пока ”DoNotPay” занимался штрафами за ДТП и шаблонными документами — на него не обращали особого внимания. Он не угрожал ничьим интересам. Адвокатура такой мелочевкой занимается. В США меньше, чем за $1000, адвокат вообще за дело браться не будет.
Но когда Браудер заикнулся об участии системы в Верховном суде, ситуация резко изменилась. Тут угроза стала более чем очевидной. Не помогли ритуальные оговорки Джошуа о том, что «технология не заменит юристов, а станет помощью для них» и что «хорошие адвокаты по-прежнему будут востребованы». Ибо юристы — в основной массе люди неглупые, не слишком доверчивые и по роду профессии обязаны смотреть на несколько шагов вперед.
В адвокатских коллегиях по всей стране пошли разговоры. «Да как он смеет?.. Этот выскочка?.. Этот 25-летний тех-бро?.. Да у меня 25 лет практики!.. Что он понимает в законе?.. Закон — это я! Сейчас мы ему покажем, что такое закон!..» И, поскрипывая гусиными перьями, архаичная, но крепко укоренившаяся институция принялась писать Браудеру «письма счастья».
«Уважаемый г-н Браудер, — гласили «письма счастья». — Если Вы хотите проблем — Вы их получите. С лихвой. Мало не покажется. Доводим до Вашего сведения, что заниматься юридической практикой имеют право только те, кого мы, юридическая индустрия, для этого аккредитовали. А этот Ваш «ИИ» мы не аккредитовывали и не собираемся. Так что у нас уже лежит жалоба в прокуратуру. И с этой жалобой прокурор легко впаяет Вам 6 месяцев тюрьмы».
Проблемы с законом возникли и с другой стороны. Дело в том, что законодательство штатов запрещает аудио- и видеосъемку в судах (правильно, незачем государственным институтам прозрачность). Более того, что касается Верховного суда — то там даже наличие любых электронных устройств во время заседаний не допускается. Я не преувеличивал насчет архаичности.
Браудер наивно надеялся обхитрить эту норму, ссылаясь на исключение, позволяющее слабослышащим людям использовать слуховые аппараты. «Технически это в пределах правил, но я не думаю, что это соответствует духу правил», — признавался он. Нет, Джошуа: тягаться с законниками на этом поле тебе бесперспективно. Они тебе быстро натянут дух правил на букву, глазом моргнуть не успеешь…
Но одним давлением по официально-бюрократическим каналам юридическая отрасль не ограничилась. Тыкаешь в нас палкой? Мы тоже можем взять палку и потыкать в твой стартап. Вдруг там вылезет что-то интересное?
И вот 24 января Кэтрин Тьюсон публикует в своём твиттере длинный тред, посвященный сервису ”DoNotPay”. Вообще Тьюсон — юрист, паралегал — ранее никогда не публиковала разоблачений, срывающих покровы с технологических компаний. Но тут приходится поверить, что попытка Браудера подорвать священную индустрию права настолько прогневала Тьюсон, что та решила не оставить от его бизнеса и камня на камне.
В треде Кэтрин Тьюсон усердно мешает с грязью несколько опробованных ею сервисов по генерации «шаблонных» юридических документов. Часть придирок можно списать на предвзятость автора. Например, она усиленно ищет «ИИ» там, где его и в помине быть не должно. Все три сервиса, которые она испытывает, скорее всего, были запущены еще в июле 2017. Когда ни о каком искусственном интеллекте Браудер еще не помышлял.
Но у Тьюсон были и более весомые поводы для критики. Из трёх документов, которые она попыталась создать с помощью сервиса, сразу ей удалось получить только один. Остальные два, несмотря на объявленные дедлайны «через час» и «через 8 часов» для первого и второго соответственно, так и не были готовы даже через двое суток. Никаких возможностей связаться с сервисом Тьюсон не обнаружила.
Документ, который сервис всё-таки сгенерировал для Тьюсон, оказался кривым, плохо слепленным шаблоном. Хуже того, он содержал явные юридические ошибки, делающие его бессмысленным (заметим, что Тьюсон специально дала машине самые каверзные условия).
Итого: результат тестирования сервиса ”DoNotPay” признан неудовлетворительным. Зато твиттер-тред с этим результатом получил виральную популярность, на момент написания этих строк набрав более 500 тыс. просмотров.
Итак, как же Джошуа Браудер встретил эти новые вызовы своему грандиозному видению?
Позорно.
Браудер слился.
Достаточно было попугать его 6 месяцами тюрьмы — и весь энтузиазм юного инноватора, эффективного альтруиста и борца за равенство перед законом куда-то потерялся. «Кажется, мы переборщили c пиаром», — оправдывался Браудер. «У меня появляется так много сильных врагов… Они реально нас ненавидят». Нет уж, нет уж, не будем их расстраивать.
И вообще, заявил Браудер, весь этот хайп так отвлекает мою компанию от настоящих целей… «Я жалею, что поступил так неоднозначно». Так что виноград на взгляд хорош — да зелен. Не очень-то и хотелось.
Что же до сервисов с шаблонными документами — то Браудер, забанив смутьянку Кэтрин Тьюсон, решил — да гори они синим пламенем. Используют их всё равно мало. Это тогда, пять лет назад можно было зарашить к дедлайну сразу тысячу разных форм и с важным видом показывать эту круглую цифру венчурным инвесторам, которые в ответ довольно кивали головами. Что там из себя эта тысяча форм в итоге представляет, они проверить не догадались.
А сейчас эти шаблоны тоже, как и ИИ-юрист, «отвлекают компанию» от правильных целей. ”DoNotPay” лучше сосредоточиться на защите потребительских прав с помощью ультрамодной модели GPT-3. В самом деле, повестка у венчурной индустрии изменилась, и против GPT-3 возражать точно никто не будет.
Впрочем, одним только баном Кэтрин Тьюсон было не пронять. Она продолжила высмеивать в Твиттере и на Techdirt.com возникшую у Браудера панику и его неуклюжие ходы по заметанию следов. Так, Браудер лихорадочно отредактировал Условия использования сервиса, запретив всякое его тестирование как таковое!
Но Тьюсон копала дальше. Очередной ее мишенью стал моральный облик строителя ИИ-юриспруденции. Честно говоря, моральный облик — далеко не самая сильная сторона Кремниевой долины; скорее она известна своим тщеславием и хвастовством. Джошуа Браудер — не исключение. В ноябре прошлого года его угораздило твитнуть, что он погасит за других людей их медицинский кредит на сумму $10 за каждый ретвит и подписку на его аккаунт.
Благотворительность — это очень мило. Но обещания надо выполнять. А ну-ка, Джошуа, покажи нам чеки на сделанные пожертвования, затребовала Кэтрин Тьюсон. Браудер, давным-давно забывший про свой твит, в спешном порядке перечисляет $500 и принимается орудовать в Фотошопе, меняя в выписке дату на декабрь 2022. Не тут-то было! Тьюсон обнаруживает, что Браудер довольно криво отфотошопил чек. И для верности связывается с благотворительной организацией, которая подтверждает: Браудер перечислил деньги через 4 минуты после того, как Тьюсон потребовала доказательств.
Кэтрин Тьюсон торжествует. Узрите, что представляет собой этот ваш директор 210-милионного стартапа, ИИ-визионер и борец за справедливость! На самом деле он всего лишь лжец и мошенник, не гнушающийся обманывать даже в самых безобидных ситуациях! Не брезгующий подлогами, даже когда дело касается благотворительности!
Трусость, позор и унижение — финал этой поначалу красивой истории оказался для главного героя совсем некрасивым. Грандиозные амбиции лопнули, как мыльный пузырь. В противостоянии Системы и человека победила Система. Как это обычно и бывает. Прости, Голливуд.
Но закончив с этой историей, мне бы хотелось обратиться к Истории. Она позволит нам оценить эти события гораздо полнее, не ограничиваясь попкорновыми голливудскими штампами. И — забегу вперед — там есть гораздо более важные вещи, чем блеск и нищета отдельно взятого Джошуа Браудера
В Истории было немало примеров борьбы с технологическим прогрессом. Но самый яркий эпизод, ставший нарицательным — борьба движения луддитов с ткацкими машинами в 1810-ых годах в Британии.
Луддиты были, по большей части, ткачами и прядильщиками, чей труд в конце 18 века резко обесценился в связи с распространением машин. Особенно привилегированное положение и высокий заработок имели ткачи — их можно было назвать «аристократией» ремесленничества. Ткачи учились мастерству долго, годами, и передавали свою профессию из поколения в поколение, от отца к сыновьям.
Вязальное ремесло. Гравюра из Энциклопедии
Не будет большой натяжкой сравнить ткачей 18 века с нынешней американской адвокатурой. Последняя тоже может похвастаться медианным заработком в 2,8 раза выше остальных. Профессия тоже требует основательного обучения и наработки практики. Разве что с семейной преемственностью сейчас таких строгих требований нет.
Итак, бывшая «белая кость», поколениями гордившаяся своей профессией, опустилась до уровня чернорабочих, которые занимались незатейливым, физически тяжелым трудом. Мириться с такой потерей статуса она не пожелала. Что именно было причиной ее бед, ей было очевидно: машины. И, поскольку с демократическими институтами выражения своих требований тогда всё было очень печально (я уже не говорю про политическую грамотность), люди решили, что самым действенным шагом будут погромы.
Луддиты собирались толпой в несколько десятков человек. И шли ломать станки, паровые машины, водяные колёса и прочее оборудование. Не обходилось без поджогов цехов. Но человеческих жертв практически не было: хозяева и работники предусмотрительно разбегались куда подальше, а отдельных репрессий в их адрес луддиты не планировали.
Не совсем исторически точная иллюстрация: чтобы их не узнали, погромщики мазали лица сажей или заматывали их шарфами, и надвигали шляпы поглубже. Естественно, "на дело" шли в темное время суток
А что Система? Система, в отличие от бунтарей, не испытывала никаких сантиментов в отношении репрессий. Надо отметить, что и до луддитского движения британское правосудие было крайне жестоким по отношению к простолюдинам. Когда же стало понятно, что возникло радикальное массовое движение, гаечки затянули еще туже…
Одной из самых черных страниц в истории британского права стал закон, который уравнивал станок и жизнь человека. За поломанные машины почти три десятка человек отправились на виселицу. Некоторым повезло немного больше: их приговорили к ссылке в Австралию. (Это сейчас отъезд в Австралию является голубой мечтой среднестатистического московского хипстера призывного возраста. Тогда же ссылка на австралийский континент мало чем отличалась от ссылки «во глубину сибирских руд», на каторжные работы, практиковавшейся российским государством в ту эпоху. Разве что климат в Австралии был более тёплый, а аборигены — более враждебные.)
Массовые публичные казни произвели должный эффект: луддитские погромы сразу же сошли на нет. Технологический прогресс мог записать себе победу. И террор стал одним из средств, с помощью которых эта победа была добыта.
Но террор — лишь инструмент. Решающим фактором здесь было то, что деструктивные действия луддитов наносили ущерб привилегированному классу Великобритании. Капитал тогда, на заре Промышленной революции, еще не оформился в самостоятельную политическую силу. Но при этом практически все мануфактуры принадлежали представителям верхних слоев британского общества, вокруг интересов которых и строился весь аппарат государственной власти Великобритании.
Гибсон-Милл, одна из первых текстильных фабрик в Британии, была построена в 1805 местными землевладельцами, семьей Гибсон
Если выше я употребил фразу «закон — это я!» в ироничном смысле, то для Британии 1810-ых она имела буквальное прочтение: судьями по хозяйственным спорам и мелким преступлениям были местные магнаты и аристократия.
И закон вместе с магнатами оказался на стороне технологий. Магнатам не было дела до прогресса — но машины давали прибыль. Деньги. А деньги уже тогда, на заре Промышленной революции, вполне легко конвертировались в высокий статус. Следовательно, погромы луддитов бросали вызов не только общественному порядку — который Система номинально обязана поддерживать. Но они также угрожали разрушить статус людей, эту Систему составляющих — точно так же, как ранее машины разрушили статус ткачей и прядильщиков. Этого Система потерпеть не могла.
Таким образом, технологии — вернее, владение их плодами — стали тем водоразделом, который возвысил статус одних и разрушил статус других. Технологии стали средством роста неравенства в британском обществе. И Систему в 1810-ых такой исход более чем устраивал.
Но времена менялись. А с ними менялась и сама Система. Нынешняя Система — Система, которой попытался бросить вызов Джошуа Браудер — ушла от террора как инструмента внутренней политики, стала ценить человеческую жизнь выше, чем машину, и создала демократические институты мирного поиска консенсуса.
Система, безусловно, изменилась в лучшую сторону. И конкретно американская Система стала тем локомотивом, который потянул в этом направлении и Системы других государств. Когда палач в британском Йорке дергал за рычаг эшафота, на котором стояли приговоренные погромщики, в Америке уже работало право, созданное людьми, которые искренне верили в идеалы Свободы, Равенства и Братства.
Разумеется, одной только веры в идеалы мало — но американскую попытку отвязать судебную систему от интересов сильных мира сего можно было признать вполне успешной.
Тем не менее, у автономии есть и свои побочные эффекты. Именно эта изолированность во многом и привела к той архаичности и закрытости американской правовой отрасли, которую мы обсуждали выше. Чтобы контрастнее увидеть особенности новой, изменившейся Системы, нам опять понадобится обратиться к исторической аналогии. Но сделаем мы это уже во второй части нашего повествования...
Часть 2
первой части мы познакомились с молодым предпринимателем Джошуа Браудером, решившим подорвать устаревшие порядки американской юридической отрасли при помощи технологии искусственного интеллекта. Увы, его попытка с позором провалилась. Наткнувшись на сопротивление Системы — которая решила бороться с новой технологией всеми доступными средствами.
Борьба с технологиями не нова. Но, как мы увидели на примере британских луддитов начала 19 века, эта борьба имеет мало шансов на успех. Тем интереснее понять, почему же попытка Браудера потерпела неудачу — и какие силы сейчас препятствуют технологической трансформации отрасли.
Для этого нам не обойтись без понимания того, что же представляет собой нынешняя юридическая индустрия США и, шире, вся околополитическая Система, которая управляет общественной жизнью Америки. И начать придётся издалека.
В предыдущей части мы уже упомянули, что главное отличие старой британской Системы, стальным катком раздавившей бунт луддитов, от современной американской Системы — это огромный прогресс в области демократизации. Сама по себе демократизация — феномен с глубокими корнями. И мы можем увидеть очень знаковые параллели, если обратимся еще дальше в прошлое — в средневековые времена.
В позднем средневековье тренд на демократизацию, децентрализацию и самоуправление начал проявляться в виде феномена вольных городов — городов, освободившихся от абсолютистской власти феодала или церковного сановника. Но этот «вакуум» централизованной власти повсеместно заполняли альтернативные институты — гильдии, которые собирали в своих рядах более привилегированные и одновременно децентрализованные слои населения, объединенные общей профессией.
Дадим слово Петру Алексеевичу Кропоткину. «...И хотя, вначале, каждый гражданин, бедный или богатый, мог вступить в торговую гильдию, и даже самая торговля велась по-видимому в интересах всего города, его доверенными, тем не менее торговая гильдия постепенно превратилась в своего рода привилегированную корпорацию. Она ревниво не допускала в свои ряды пришлое население, которое вскоре начало стекаться в свободные города, и все выгоды, получавшиеся от торговли, она удерживала в пользу немногих «семей» («les familles», «старожилы»), которые были гражданами во время провозглашения городом своей независимости. Таким образом очевидно грозила опасность возникновения торговой олигархии. Но уже в десятом веке, а ещё более того в одиннадцатом и двенадцатом столетиях, главные ремёсла также организовались в гильдии, которые и могли, в большинстве случаев, ограничить олигархические тенденции купцов».
"Управляющие харлемской гильдией святого Луки". Ян де Брай, 1675.
Таким образом, средневековая гильдия выступала институтом, ограничивающим чрезмерную концентрацию в отрасли. Обращаясь к современной американской судебной системе, здесь децентрализация была прописана гораздо более формально (всё-таки институты ушли вперед), в основополагающих законных актах.
И опять наблюдения Кропоткина, теперь касающиеся различий между средневековыми гильдейскими порядками (сюда же мы включим и допромышленный труд английских ткачей) и сегодняшним временем:
«...Преобладание, полученное старыми ремесленными гильдиями, с самого начала вольной жизни городов, дало ремесленному труду то высокое положение, которое он занимал впоследствии в городе. Действительно, в средневековом городе ремесленный труд не являлся признаком низшего общественного положения; напротив, он носил следы того высокого уважения, с каким к нему относились раньше, в деревенской общине. Ручной труд рассматривался в средневековых «мистериях» (артелях, гильдиях), как благочестивый долг по отношению к согражданам, как существенная функция (Amt), столь же почётная, как и всякая другая. Идея «справедливости» по отношению к общине и «правды» по отношению к производителю и к потребителю, которая показалась бы такой странной в наше время, тогда проникала весь процесс производства и обмена. Работа кожевника, медника, сапожника должна быть «правдивая», добросовестная, писали тогда. Дерево, кожа, или нитки, употребляемые ремесленниками, должны быть «честными»; хлеб должен быть выпечен «по совести» и т. д. Перенесите этот язык в нашу современную жизнь, и он покажется аффектированным, неестественным; но он был совершенно естественным и лишённым всякой аффектации в то время, так как средневековый ремесленник производил не на неизвестного ему покупателя, он не выбрасывал своих товаров на неведомый ему рынок: он, прежде всего, производил для своей собственной гильдии; для братства людей, в котором все знали друг друга...»
Итак, технологии не только отобрали у английских ткачей высокий социальный статус. Но они еще и поломали социальный контракт, который действовал на протяжении поколений: статус был положен только в обмен на честный, добросовестный труд. Поломали единственное мироустройство, которое английские ремесленники считали справедливым и естественным.
Тем не менее, то, что было естественным в тёмном прошлом, кажется совершенно неестественным в современной жизни. А всё потому, что у капитализма — как вы уже могли догадаться — оказались другие планы на современную жизнь.
Благочестие, почётность, справедливость, правда, добросовестность и честность — все эти категории капитализм решил отбросить как неэффективные, попытавшись заменить их роль рынком. Причем рынком буквально «неведомым»: наиболее эффективная организация рынка требовала обезличенности отношений, невозможности повлиять на рыночные процессы и максимально широких масштабов, затрудняющих отчетливое понимание этих самых процессов.
И проблема в нашем случае заключается в том, что для правосудия категории справедливости, правды, добросовестности и честности являются тем фундаментом, без которого правосудие попросту коллапсирует, вырождается в жалкую пародию на само себя. Если в экономической сфере перечисленные категории рынок заменяет относительно успешно, то в правовой вытеснение этих ценностей рынком неизбежно ведет к деградации.
Американская система правосудия создавалась людьми с высокими идеалами. Сохранись преемственность этих идеалов и по наши дни — вероятно, проблемы, с которой захотел бороться Джошуа Браудер, вообще бы не существовало. Однако шансы на это были ничтожны. Самоуправляемая, закрытая, «гильдейская» модель могла работать в рамках общины, на принципах братства и коллективизма. Но бюрократия безжалостно растаптывает как романтиков-идеалистов, так и живые человеческие отношения. Так пало Братство.
Что ж, идеалы приходят и уходят, а товарная логика остаётся. Легко ли превратить право в товар? Теоретически, нет: право — это неконкурентное благо. Оно одно на всех, и сколько этим правом ни пользуйся — меньше его не станет.
Ситуация меняется на противоположную, когда доступ к праву начинают контролировать посредники. Та самая закрытая «гильдия», обложившая сама себя привилегиями. Так было покончено со Свободой.
По доле населения, для которой доступно гражданское правосудие, США находятся на предпоследнем месте среди стран ОЭСР
И мы готовы перейти к одному из самых важных моментов, касающемуся Равенства. Демонстративная неприязнь к технологическим решениям, присущая юридической отрасли, неизбежно приводит к растущей роли пресловутого человеческого фактора.
В средние века товар, производимый гильдиями, был относительно прост и, как правило, этими же гильдиями стандартизировался (в т.ч. и ценовые характеристики), что значительно урезало влияние человеческого фактора. Нынешняя юридическая индустрия, напротив, пытается оперировать одним из самых комплексных артефактов цивилизации. Только на федеральном уровне в США объем нормативного законодательства оценивалось в 180 тысяч страниц, объем уголовного законодательства в начале 1980-ых — 23 тыс. страниц, число документов, выпущенных Верховным Судом — более 32 тысяч (130 млн. слов). А ведь есть еще и законодательство штатов, и обширнейшая судебная практика, исключительно важная для англосаксонского права.
И ладно бы эти на этих сотнях тысяч страниц были бы изложены гармоничные, системные правила… Нет, с точностью до наборот: чем больше разрастался корпус права — тем больше противоречий и запутанности в нем возникало. В силу человеческого фактора в этой «мутной воде» неизбежно возникала дифференциация «рыбок»: не всем дано одинаково хорошо ориентироваться в этом запутанном пространстве, и не все обладают одинаковой харизмой для убеждения судей и присяжных.
Но это еще не всё. Трудоёмкость ориентирования в правовом поле сделала возможным разделение труда: отныне над одним делом могли работать сразу несколько человек, увеличивая шансы на отыскание успешного легального «маршрута». Архаичная, «ремесленная» организация правовой отрасли накладывала свой отпечаток: отдача от каждого дополнительного работника была убывающей. Это является важнейшим отличием от капиталистической модели, где рост масштаба даёт положительный эффект. Тем не менее, в капиталистической модели эффект масштаба вызывает тенденцию к концентрации. А если «ремесленная» модель концентрации не способствует — то это полностью соответствует изначальной задумке отцов-основателей американского права.
Положительный эффект масштаба в конечном итоге способствовал существенному удешевлению товаров, выпускаемых капиталистической экономикой. Так, несмотря на локальные социальные неурядицы, стоимость текстиля с 1780 по 1830 снизилась в 4 раза в реальном выражении. Что сделало одежду гораздо более доступной для широких слоев населения:
Доступность же юридических услуг, напротив, со временем только падала. Убывающая отдача или нет — но за труд надо платить. За более результативный труд надо платить двойную и тройную цену. И выходит, что юридическая индустрия стала даже не мамонтом, а институциональной химерой, соединившей в себе замкнутость и консерватизм средневековой гильдии, но отбросившей ее внутреннее регулирование и «братское» отношение к потребителям, позаимствовав у капитализма рыночную логику доступа к своим услугам. Худшее из двух миров.
Рыночная логика превращает правосудие в незатейливую игру с единственным принципом: «плати, чтобы выиграть». Платишь больше — твои шансы выше. Платить нечем — извини, друг, но Фемида тоже хочет кушать. Не подмажешь — не поедешь. Добро пожаловать в Систему.
И поскольку экономическое неравенство — неотъемлемое свойство нашего общества, судебная отрасль превратилась из института, борющегося с несправедливостью и неравным положением, в институт, неравенство и несправедливость усиливающий.
Рыночная логика может показаться закономерной и даже рациональной («естественной», по Кропоткину) для Системы, но на самом деле она несёт для последней именно что системные проблемы. Которые проистекают из того факта, что на идеалах Свободы, Равенства и Братства отцами-основателями были построены не только судебные институты — но и все государственно-политические институты как таковые. Вся демократия современного образца. Причем судебная власть задумывалась как неотъемлемый элемент Системы, без которого хрупкий баланс институциональных сдержек и противовесов грозит просто-напросто обрушиться.
Принцип ”pay-to-win”, таким образом, не просто антидемократичен по сути — он несёт экзистенциальную угрозу для демократии как основы общественного устройства. Система, начавшая с 1980-ых откатывать назад демократические идеалы — см. рост экономического неравенства, cнижение экономической мобильности, упадок выборных политических институтов, снижение качества политического диалога, потерю доверия населения к государству и т. д. — по-видимому, полагает, что она может и дальше подтачивать свой фундамент, не опасаясь катастрофических последствий. К сожалению, это опасная иллюзия…
И вот теперь, набросав широкий контекст, мы вновь возвращаемся к кейсу с ИИ-адвокатом от Джошуа Браудера. Что нам даёт его инновация? Она даёт нам то, что в своё время победило ремесленную организацию производства: масштабируемость, снижение издержек с ростом масштаба и стандартизированный продукт.
Это те свойства, которые убирают предпосылки для самой опасной проблемы в нынешней американской правовой индустрии: неравенства. Кроме того, появление альтернативы закрытой касте адвокатов ослабляет их институциональную монополию, оспаривая все те привилегии и эксклюзивные требования, которые они сами для себя прописали.
Поскольку демократический, либерализующий характер этих перемен не подлежит сомнению, возникает соблазн объяснить борьбу Системы с Браудером тем, что первая теперь настолько антидемократична по сути, что из принципиальных соображений преследует любые попытки отстоять либеральные ценности.
Полагаю, что такой нарратив был бы не очень верен. Всё можно объяснить гораздо проще: испокон веков единственное, чему сопротивлялась Система — это изменение статус-кво. Статус-кво был под угрозой во времена луддитских восстаний. Статус-кво — высокий, эксклюзивный статус адвокатов — ИИ-революция ставит под угрозу сейчас. Ведь высокие идеалы Свободы, Равенства и Братства никогда не были частью статус-кво. Они были лишь возвышенной целью, где-то там, далеко. Реальность же характеризовалась постоянным стремлением к иерархическому разделению на элиты и низы. На протяжении тысячелетий статусность продолжает оставаться неотъемлемой частью статус-кво.
И тут мы сталкиваемся с самой интересной загадкой, касающейся технологического фактора. Почему во времена луддитов Система была на стороне технологий, а сейчас — против них?
Для ясности немножко изменим формулировку: почему во времена луддитов технологии закрепляли положение элит, а сейчас — угрожают им? Одно из объяснений мы можем вывести из очень тесной связи между технологическими инновациями и капиталистической динамикой.
Если помните, выше мы cформулировали, что юридическая бюрократия извлекает ренту из своего привилегированного положения. Рента здесь — ключевое слово. Рентная модель во многом противоположна капиталистической, и я не зря столько времени уделил параллелям между юридической отраслью и английскими ткачами начала 19 века, привыкшими жить по старым, гильдейским порядкам.
Таким образом, ситуация классическая: капитализм «созидательно разрушает» неэффективную, неповоротливую, привыкшую к монопольным привилегиям отрасль. Но тогда перед нами встаёт другой вопрос: почему элиты с таким энтузиазмом превращались в капиталистов тогда и почему сторонятся капиталистической динамики сейчас? Что изменилось?
Мы уже говорили, что изменилась Система. В лучшую сторону. Неизбежной частью этой трансформации было снижение концентрации власти, расширение участия граждан в политическом руководстве и сокращение разрыва между наиболее и наименее привилегированными группами.
Другими словами, Система расширилась, вобрав в себя многочисленный «средний класс» вместе с его интересами. И это уравнивание «политического ландшафта», несомненно, шло вразрез с парадигмой, описывающей капиталистическую динамику. Означая рассредоточение власти вместо ее концентрации, коллегиальность и консенсус вместо конкуренции, и пресловутый «триумф посредственности» вместо социал-дарвинистского разделения на победителей и неудачников.
Это требование консенсуса среди значительно расширившихся слоев значительно усложнившегося общества означает, что статус-кво всё крепче врастает корнями в землю: теперь для его изменения нужно убедить гораздо большее число слабо влиящих друг на друга групп.
В теории игр это описывается понятием Парето-улучшения. Которое подразумевает, что любое изменение статус-кво может не должно ухудшать положение ни одного игрока. С ростом количества игроков — неизбежный эффект децентрализации — и с ростом числа связей между ними шансы на осуществимость Парето-улучшения падают, т. к. любой шаг должен удовлетворять растущему числу ограничений. В Британии начала 19 века с этим всё было весьма просто: элиты были достаточно однородны культурно и экономически, а остальные считались не игроками, а ресурсом.
Демократизация, в свою очередь, ужесточает и требования к силе Парето-улучшений. Это свойство описывает то, насколько близко математически строгое определение к реальным действиям в нашем грешном мире. Чем слабее Парето-улучшение — тем больше де-факто ухудшение положения части игроков (хотя нетто-результат, «общее благо» может быть положительным, ради чего и осуществляется шаг). Пресловутое «лес рубят — щепки летят» с развитием демократии выглядит всё менее уместным. Что ограничивает пространство для изменения статус-кво не только в рамках математической теории, но и в практическом приложении.
Наконец, еще один фактор — автономизация, рост независимости социальных групп. Для общества прошлых веков была характерна вертикальная дифференциация, иерархия власти. Которую в искаженной, но наглядной форме можно видеть на этой известной агитке:
Нынешняя же Система строится на горизонтальной дифференциации: «феодализации» институтов и общественных групп, которые теперь гораздо меньше зависят от центральной власти. Это означает, что исчезают административные возможности «протолкнуть сверху» даже довольно сильное Парето-улучшение. Математическая теория и демократические ценности дополняются вполне конкретными функциональными ограничениями.
Таким образом, итогом демократической эволюции становится растущая инерция статус-кво. Что мы имеем возможность наблюдать на примере стагнации американских политических институтов, последние крупные изменения в которых можно датировать в лучшем случае 1960-ми годами — возникновением welfare state. До этого Система менялась гораздо динамичнее. Даже в полуаграрных условиях первой половины 19 века, когда темп технического прогресса был очень неспешен, а его влияние на общество — ограниченно, политическая сфера США была гораздо более открытой к изменениям.
65 лет институциональной стагнации для современного мира — это очень много. Даже 30 лет — это много. Вероятно, именно это ощущение застывшей во времени Системы было одной из причин, которые побудили Фрэнсиса Фукуяму в 1989 провозгласить «конец истории» (хотя основные тезисы его книги были совсем о другом).
Нездоровая инерция статус-кво может объяснить многие вещи — например, растущие дефициты государственного бюджета развитых стран и их очевидная неспособность как-то реагировать на демографический кризис. Но для нас важнее другой, хрестоматийный пример: удручающая неэффективность децентрализованных организаций в создании и внедрении инноваций. Вплоть до полного антагонизма любому техническому прогрессу.
Здесь достаточно вспомнить пару ярких исторических примеров, в которых американскому государству потребовалось осуществить крупные инновационные разработки. Возьмем Манхэттенский проект, роль генерала Лесли Гровса в нем и его бескомпромиссный подход к управлению. Сначала процитируем самого Гровса:
«На всех уровнях существовало решительное, чёткое, не подлежащее сомнению направление проекта. Полномочия неизменно делегировались вместе с ответственностью, и это делегирование было абсолютным и безоговорочным. Только таким образом множество, казалось бы, автономных организаций, работающих над множеством, казалось бы, независимых задач, могли быть собраны вместе для достижения нашей конечной цели».
Взгляд со стороны — от создателя биографии Гровса, Роберта Норриса — еще лучше показывает степень авторитарности, которая была ключом к успеху проекта:
«На самом деле Гровс был фигурой масштаба «больше-чем-жизнь», человеком железной воли и впечатляющих личных качеств, который знал, как добиться результата. Он был амбициозен, горд и решителен. […] Он был бесцеремонен, иногда до грубости, и мало заботился о том, что думают о нем другие. Он ожидал мгновенного, безоговорочного подчинения своим приказам, и не особо терпел абстрактные идеи, которые могли бы отвлекать от насущной работы.
[…] После войны один из его помощников приводит проницательную характеристику разных ролей, которые он выполнял одновременно: «Генерал Гровс занимался планированием проекта, управлял своим собственным строительством, своей собственной наукой, своей собственной армией, своим собственным Госдепартаментом и своим собственным Казначейством».
[…] Когда обнаруживаешь все его многочисленные занятия, поражает, как много власти сосредоточил в своих руках Гровс. Как позже заметил его друг и одноклассник по Уэст-Пойнт, «Гровс на этой позиции получил столько власти, сколько никогда не получал ни один офицер».
Обогатительная фабрика K-25 в Оак-Ридж площадью 489 тыс. м2 на момент постройки в 1944 была самым большим строением в мире
Второй пример: проект «Аполлон». Изначально отставая от советской, американская космическая программа начала быстро развиваться, как только она была поручена специально созданной иерархической структуре — NASA. Очевидцы вспоминают, что в 1960-ые для NASA тоже было характерно единое, четкое понимание главной миссии проекта. Очень большой объем разработки вёлся силами самого агентства — в противоположность нынешнему состоянию дел, где всё отдаётся подрядчикам, а NASA успело заслужить репутацию неэффективного и бесперспективного бюрократического мамонта.
Стивен Джонсон в своей книге «The Secret of Apollo», анализируя опыт проекта, приходит к выводу, что успех в первую очередь обязан использованием наиболее современного на тот момент подхода к управлению, который он называет менеджментом систем. Этот подход привносит в управление принципы системной инженерии. Подход оформился в послевоенных американских корпорациях, фокусирующихся на оборонном хайтеке, прежде всего авиакосмическом. Иначе говоря, это одно из достижений капитализма. Излишне говорить, что основы менеджмента систем, касающиеся строгости исполнения и общей зарегулированности процессов, мало перекликаются с политическими ценностями современной Системы.
И для контраста посмотрим на еще один, противоположный пример, который мы возьмем из статьи Фрэнсиса Фукуямы 2014 года. За два десятка лет взгляды Фукуямы на политическую модель США стали гораздо более критичными:
«В 1970-е у порта Окленда появились планы углубить дно гавани в преддверии появления новых, более крупных классов контейнеровозов, которые готовились войти в строй. Однако план должен был быть одобрен рядом федеральных агентств, включая Корпус инженеров Армии, Агентство по дикой природе и рыбным ресурсам, Государственную службу по морскому рыболовству и Агентство по защите окружающей среды, а также аналогичные ведомства в штате Калифорния. Ряд последовательных альтернативных планов по захоронению токсичных материалов, извлеченных в гавани, были оспорены в судах, и каждый последующий план предполагал долгие задержки и более высокие затраты. Реакцией Агентства по защите окружающей среды на эти судебные иски стал уход в глухую оборону и бездействие. Окончательный план производства дноуглубительных работ появился не раньше 1994, с итоговой стоимостью, многократно превышающей первоначальные оценки».
И в случае Манхэттенского проекта, и в случае проекта «Аполлон» существовало мощное внешнеполитическое давление, заставившее Систему поступиться привычными ценностями и построить альтернативные организационные процессы. А вот в случае с Оклендским портом ставки были гораздо ниже — и Система продемонстрировала собственную дисфункциональность во всей красе. Увы, я не вижу никаких шансов на то, что внешняя политика хоть как-то поспособствует ИИ-реформированию американской судебной отрасли.
Впрочем, не стоит оплакивать твердолобость американской Системы. Стагнация — это весьма нехарактерный, хрупкий режим для всех без исключения сложных систем. И та эрозия демократических идеалов, о которой я упомянул выше, вполне может означать неизбежные будущие перемены в политическом устройстве американского государства.
В этой эрозии мы можем видеть в первую очередь натиск капитализма; он же в первую очередь будет её бенефициаром. Столкнувшись с тем, что принципы Системы идут вразрез с капиталистической моделью, он не сдался и начал подтачивать основы, на которых эта Система базируется. Но, с другой стороны, в том, что капитализм стал добиваться успехов на этом пути, виновата только сама Система. Слишком неповоротливая и не умеющая отвечать на новые вызовы.
Динамика этого противостояния будет в первую очередь определяться тем, насколько активно стороны будут овладевать новыми технологическими инструментами. В конечном итоге, шансы сторон зависят от того, насколько они готовы меняться. Технологии, в свою очередь, выступают как основное средство трансформации. В целом, технологические средства не могут считаться априори антидемократическими. Да, как мы видели на примере разрушения ткацкого ремесла, они могут способствовать концентрации богатства и неравенству. Но ИИ-адвокат ”DoNotPay” демонстрирует, что подрывные инновации могут дать и мощнейший рывок дальнейшей демократизации общества. В ту же копилку мы можем отнести коммуникационную революцию, позволившую каждому в несколько кликов отправить сообщение хоть богатейшему миллиардеру, хоть президенту.
И двести, и сто лет назад американская политическая Система менялась весьма активно. Это дало ей приличный задел, до недавних пор позволявший успешно противостоять капиталистическим «эксцессам». Но 100-200 лет назад трансформацию Системы обеспечивали главным образом политические и организационные технологии. Сейчас на дворе уже Информационная эра, и ключевые для этого противостояния технологии имеют цифровой характер.
Шумпетер обозначил созидательное разрушение как движущую силу капитализма. Но динамика созидательного разрушения, реформ и революций, в полной мере характерна и для общественно-политического устройства. Разница, пожалуй, лишь в том, что для капитализма эта динамика естественна. А вот для политической сферы естественно желание сохранить статус-кво.
Для реформ и революций прошлого было достаточно идей — и людей с высокими идеалами. Сейчас же невозможно обойтись без цифровых технологий. И даже больше: невозможно добиться значимого успеха без лидирующих позиций в технологической гонке с капиталистами. Люди — с высокими идеалами или без — уходят на второй план, хотим мы этого или нет. На первый план выходит Система.
Отцы-основатели, политические инженеры Соединенных Штатов хорошо разбирались в идеалах. Но плохо разбирались в системной инженерии. При всех изменениях к лучшему, созданная по их наброскам Система упёрлась в фатальный недостаток: она еще сильнее цепляется за статус-кво, чем предшествующая ей колониально-империалистическая модель. И это очень, _очень_ сильно будет мешать ей в технологической гонке за лидерством.
А это очень непростая гонка. Технологические прорывы требуют гигантских ресурсов. Языковые модели вроде GPT-3, которые вполне могут оказаться одной из самых подрывных технологий последних лет — не исключение. Для полного овладения их потенциалом, для создания действительно надёжных, полезных и мощных продуктов нужно приложить очень много усилий. И здесь мы напоследок опять вернемся к истории Джошуа Браудера.
Зная, что для Кремниевой долины характерны тщеславие, хвастовство и пустословие, зная, что Браудер мало заботился о качестве ранее разработанных сервисов, наконец, зная текущий уровень разработок в области языковых моделей, а также ресурсы и время, которые 25-летний фаундер небольшого стартапа реалистично мог вложить в разработку ИИ-адвоката — можем ли мы быть уверены, что Браудер действительно готов был совершить революцию в юридической сфере?
Разумеется, нет. И, вероятно, позорный слив Браудера был связан в том числе с тем, что он был уверен в успехе имеющейся у него технологии еще меньше, чем мы.
Однако эта история скорее рассказывает нам о Браудере, а не о перспективах идеи как таковой. Это история о человеке. Да еще и не с самыми высокими идеалами.
Идея, конечно же, хороша. Но, как мы сказали выше, одной идеи сейчас уже недостаточно для того, чтобы трансформировать Систему. Над идеей придётся долго работать. Возможно, сотням тысяч людей. Превращающим эту идею в действующую технологию.
Однако даже если трансформация Системы требует системного ответа, даже если Система выходит на первый план — для того, чтобы бросить ей вызов, нужен Человек. И он должен быть не просто системным менеджером, пускай незаурядного масштаба. Он должен быть революционером.
Мы дали исторические аналогии системным процессам, бывшим в центре этой истории. Полагаю, что исторические аналогии, касающиеся личности Человека, бросающего вызов Системе, будут достойным ее финалом. И здесь, конечно, нам стоит обратиться не к фигуре Лесли Гровса или руководителя лунной программы США Джеймса Уэбба. А к Петру Алексеевичу Кропоткину.
История Джошуа Браудера наглядно показывает, что самая главная вещь, которая необходима революционеру — это стальные яйца. Или яичники; Y-хромосома тут совсем не при чем. Петра Алексеевича было трудно испугать 6-ю месяцами тюрьмы: в заключении он провёл 6 лет своей жизни.
Помимо стальных яиц, у Петра Алексеевича были мозги. Он прекрасно понимал, что представляет с собой Система, и с чем ему предстоит бороться:
«...В своих парламентах буржуазия издает бесчисленное множество законов, и груды бумаг накопляются с неимоверной быстротой. Но что, в сущности говоря, представляют из себя эти законы? Большая часть из них имеет целью покровительствовать частной собственности, т.е. накоплению богатств путем эксплуатации человека человеком; они стремятся открыть капиталу новое поле для эксплуатации, санкционировать новые формы, которые принимает эксплуатация по мере того, как Капитал захватывает все новые и новые отрасли человеческой жизни: железные дороги, телеграф, электрическое освещение, заводскую промышленность, литературу, науку и т. д. Остальные законы преследуют ту же цель; они поддерживают правительственную машину, которая гарантирует Капиталу эксплуатацию и захват всех богатств. Судебная власть, полиция, армия, народное просвещение, финансы — все служит одному и тому же богу: Капиталу, все стремится облегчить эксплуатацию рабочего капиталистом...»
А еще у Петра Алексеевича была совесть. Бернард Шоу называл его «одним из святых столетия», и в этом определении не было ни грамма фальши. Я готов услышать громкие возражения — что, мол, совесть только мешает настоящим революционерам — но, оглядываясь на исторический опыт, я верю, что совесть не была бы лишней…
Однако даже при всех этих выдающихся способностях — способностях, до которых очень далеко Джошуа Браудеру — мы не можем сказать, что Пётр Алексеевич победил Систему.
Тем не менее, он ей и не проиграл.
Ведь все эти способности, в конечном итоге, сводятся к одной простой вещи: либо ты остаешься верен своей Идее — либо начинаешь служить другим, более удобным богам. Пётр Алексеевич остался верным своей Идее до конца.
Он не смог победить Систему. Но его идеи, вместе с идеями множества других людей, были путеводной звездой, направлявшей эволюцию Системы в лучшую сторону.
Верность идее — необходимое, но не достаточное условие. Не говоря уже о том, что не всякая идея стоит служения. Для того, чтобы улучшать Систему дальше, нужен не хайп. А честность, труд и воля. Понятия, которые в современной жизни могут показаться неестественными и старомодными...
Но на самом деле старомодной можно назвать разве что саму Систему, а неестественной — ее продолжающуюся стагнацию. Её инерция стала еще больше, чем во времена луддитских восстаний и Кропоткина. А это значит, что и труда, и воли нам понадобится очень, очень много.
Задача сложна. Однако революционеры, обладающие опытом менеджмента систем и подкованные в разработке цифровых технологий, обязательно найдутся. Должны найтись. Иначе…
...Иначе альтернативой будет совсем не стагнация. У капитализма совсем другие планы. И планы эти Пётр Алексеевич неплохо расписал в приведенной немного выше цитате.
Будет горьким уроком, если высокие идеалы в конечном итоге окажутся поверженными примитивной — но такой естественной — товарной логикой...
(C) Источник
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией
При копировании ссылка обязательна Нашли ошибку: выделить и нажать Ctrl+Enter