Исход глобальных войн 20-го века - в первую очередь вопрос уровня экономического развития каждой стороны и масштаба ресурсов, которыми они располагают. Качество организации ресурсов, и мотивация людей также имеют значение, но богатые страны обычно организуются более эффективно, чем бедные, и лучше решают вопросы мотивации. Поэтому два данных фактора, имеющих значение в случае блицкрига, при переходе конфликтов в затяжные войны на истощение становятся эндогенными, и исход войны целиком определяют объем ресурсов вовлеченных стран и их качество (степень мобилизации), зависящее в свою очередь от трех составляющих: уровня экономического развития; удаленностью участника коалиции от театра военных действий; продолжительностью участия его в конфликте.
Первая мировая война стала классическим примером проявления этих закономерностей. Переход в затяжную форму конфликта, который всеми участниками мыслился как блицкриг, стал для них полной неожиданностью. Никто не считал войну на истощение, требующую отвлечения из экономики на долгий срок миллионов и расходования миллиардов, возможной в мире, где само существование нации зависело от торговли и промышленности. Новое время требовало быстрого и недорогого решения спорных вопросов. Австро-Венгрия была убеждена, что разбирательство с сопротивлявшейся расследованию сараевских убийств с Сербией не выйдет за пределы Балкан, где уже были незадолго до этого локализованы две похожих по сценариям войны. В Германии старый план Шлиффена (лишь слегка модифицированный его преемником Мольтке-племянником) предполагал, что Франция может быть нокаутирована мощным хуком справа за 6 недель, после чего военный пыл оставшейся в одиночестве Россию можно будет как-то охладить, и, по выражению Вильгельма II, солдаты вернутся в казармы еще до того, как листья упадут с деревьев.
В самой Франции оборонительно-наступательный «план XV» в 1907 году поменяли на XVI, предполагающий переход к наступлению как можно быстрее, а принятый накануне войны «план XVII» и вовсе не предполагал никакой оборонительной фазы. В России опасности втягивания страны в войну в переходом ее затяжную стадию, с нарастанием экономического кризиса и анархии рассматривались разве что в записке бывшего МВД П.Н. Дурново (возможно, апокриф, и в любом случае, никак не повлиявшей на внешнюю политику страны), о чем говорит в частности «снарядный голод», поразивший русскую армию уже осенью 1914. В общем, стратегия «малой кровью, на чужой земле», отраженная в песне «если завтра война, если завтра в поход» (а не в окоп, заметьте) отнюдь не являлся изобретением советских военных плановиков. Справедливости ради надо отметить, что и к войне на истощение политическая система СССР оказалось более приспособлена, чем ее предшественница. Хотя если сравнивать уровни душевого ВВП с учетом динамики, то наше отставание в развитии от Германии в 1941 было точно таким же, как в 1914 – 50 лет.
Промышленная революция и победа стратегии над тактикой
Ошибкам в прогнозировании хода будущей войны способствовала недооценка или неправильная оценка влияния промышленной революции на, если можно так выразиться, «технологию» военных действий. С одной стороны, было очевидно, что индустриализация произвела решительные изменения в том, что можно назвать количеством и качеством войны. Впервые стало можно иметь чрезвычайно большие армии, и достаточно долго удерживать их на поле боя. Возможность быстро мобилизовать и доставить к полю боя миллионы людей, которая открылась с развитием железнодорожной сети, произвела революцию в системе комплектования армии. Можно было иметь огромное количество резервистов, прошедших военную подготовку, не отвлекая их от основной деятельности в мирное время, что было бы непосильно для экономики любой страны. Вместе с тем выросшая производительность труда и возможность использования женского труда в ряда секторов промышленности позволяла отчасти компенсировать изъятие мужчин из экономики на достаточно продолжительный военный период.
Последней крупной европейским конфликтом, где сторонами еще не была оценена и использована роль логистики в достижении целей, стала Русско-Турецкая война 1876-78 гг., где русской армии пришлось действовать на расстояниях до 700 км от железнодорожных коммуникаций (к тому же евростандарт колеи Румынии и Болгарии не соответствовал российскому), и на двух абсолютно изолированных фронтах – Кавказском и Балканском. В результате военные действия развивались медленно, сопровождаясь чудовищным геноцидом по отношению к местному населению (в Болгарии в ходе резни в апреле 1876 было убито от 15 до 100 тыс. христиан, ответными жертвами стали 250 тыс. мусульман и еще 500 тыс. бежали в Стамбул, не обошлось и без погромов евреев, также вынужденных искать убежище в Турции, а на Кавказе курды вырезали 30 тыс. армян, предположительно симпатизировавших России). Основным видом операций были длительные осады или лобовые штурмы. Все это сильно контрастировало с маневренными войнами, которые еще десятилетием раньше вела Пруссия против Австрии и Франции, каждая их которых потребовала лишь 7 недель.
За 40 лет все основные континентальные державы Европы покрылись железнодорожной сетью, позволявшей быстро мобилизовать резервистов и доставить к полю боя миллионные армии, что в корне изменило характер войны. Между 1870 и 1914 гг. длина европейских железных дорог выросла со 105 до 290 тыс. км. Россия в 1914 могла двинуть в день 360 эшелонов в сторону Польши и Галиции, тогда как Австрия – чуть более 150.
Мобилизационные планы, в соответствии с которыми требовалось собрать и доставить на театр военных действий миллионы людей в течение нескольких суток, были столь сложны, что начав мобилизацию, ничего уже нельзя было не отменить, не изменить. В то же время задержка с ней означало неизбежное поражение в начальный период войны, и возможно, во всей кампании. По идее эта необратимость могла бы стать в предвоенной Европе таким же сдерживающим фактором, каким сегодня стало ядерное оружие, но политического опыта жизни в новых условиях, и соответствующих международных институтов еще не было, каждый лидер рассчитывал получить преимущества, сыграв на опережение. Это делало сложившееся в Европе равновесие весьма шатким.
Но одновременно стратегическая мобильность сочеталась с увеличением зависимости от логистики и снабжения, и нарастанием тактической малоподвижности войск. Армия целиком зависела от доставки боевых средств, и в отличие от доиндустриальных времен просто не могла выжить самостоятельно, целиком завися от доставки питания, все это в отсутствие автотранспорта и механизированных частей привязывало войска к системам снабжения, в первую очередь, к железнодорожным линиям. Тактические передвижения – в отсутствие массового числа танков и автомобилей - по-прежнему оставались за ногами и лошадьми, что ставило наступающих в крайне невыгодное положение перед гораздо большей неуязвимостью обороняющихся.
Возросшая мощь средств поражения также способствовали стационарному характеру войны, загоняя войска в окопы. Тактическое управление войсками далеко отставало от роста их количественной мощи, и даже ухудшилось по сравнению с предыдущими эпохами, когда разместившейся на коне на каком-нибудь пригорке командир мог видеть поле боя и отдавать приказания. Выходом из ситуации могла бы стать радио- или хотя бы проводная связь, но до их массового применения было еще далеко. В итоге наступательные действия очень сложно было координировать на поле боя. Организационно-командную структуру армий требовалось приспособить к возможности ведения самостоятельных действий небольшими группами в рамках согласованного общего плана, однако эта структура какое-то время везде оставалось жесткой и забюрократизированной.
Произошедшие технологические изменения разрушили существовавший ранее баланс родов войск. Железные дороги резко принизили роль флота, который ранее мог служить единственным средством мобильной доставки войск в нужное место, что, в частности, сделало практически непобедимой Англию в 18-19 веках. Однако такие сухопутные державы как Германия и Россия, по инерции уделяли флоту повышенное внимание, в частности, Россия, на которое произвели неизгладимое впечатление поражения сначала в крымской, а затем и японской войне, направляла на развитие Балтийского и Черноморского флотов большую часть военного бюджета. В дальнейшем это оказались выброшенные деньги, поскольку флоты не сыграли в войне почти никой роли (как, впрочем, и в следующей, когда Сталин личным приказом запретил использовать в боевых действиях флагманы Черноморского флота, оказавшиеся совершенно беспомощными перед атаками с воздуха). Немцев же использование морского «чудо-оружия» - подводных лодок – вовлекло в конфликт с США, оказавшийся роковым.
А усиление мощи артиллерии нарушило прежний баланс 3-х родов войск – артиллерии, пехоты и кавалерии, каждая из которых решала в бою свою тактическую задачу. Во Второй мировой этот баланс будет восстановлен с заменой кавалерии на бронетанковые и механизированные войска, но пока что прежняя «машина наступления» оказалась сломанной. Все это неизбежно вело к длительной и дорогостоящей войне, в которой сражения, и война в целом выигрывались не тактической и оперативной умелостью, а измором. Скорее всего, война никогда бы не началась, если бы все эти изменения были своевременно оценены военными аналитиками, а лица, принимающие решения, оказались восприимчивы к ним. Но этого не произошло, в частности, из-за архаичных политических систем в большинстве участников конфликта, позволявших их лидерам руководствоваться представлениями ушедшего века без широкого общественного обсуждения решений.
Был ли конфликт неизбежен? Предвоенные аннексии и амбиции
Размах промышленной революции в Европе привел к неожиданному сочетанию двух противоположных социальных тенденций – международно ориентированному социализму рядом с жёстким национализмом. Через 2 десятилетия они соединятся в Германии, и как многие считают – еще и в сталинском СССР - в виде довольно взрывоопасной смеси. С приходом 19 века набирали силу идеи глобализации и либерализма. Зародившиеся в философских трактатах Д. Юма и А. Смита, они исходили из представления, что свободное движение товаров и финансовых потоков представляет собой «игру с ненулевой суммой», дающей, согласно «теории сравнительных преимуществ» выигрыш всем вовлеченным сторонам. Это привело к ускорению экономического роста в мире, особенно заметному с конца 40-х 19-века, как раз, когда Маркс, не уловивший новую «длинную волну», засел писать свои обличительные трактаты, а также к так называемой «великой дивергенции» - отставанию не охваченных этим процессом глобализации стран, включая (до 80-х годов) и Россию.
Однако с конца 19 века наблюдался регресс – наметилась тенденция к построению автаркичных национальных экономик, восходящая к теоретическим изысканиям Ф. Листа с представлением, что важной целью государства является расширение зоны контролируемой им территории и населения... (полностью в спецвыпуске Эксперта от 28 июля).
/ (C) Источник
Не является индивидуальной инвестиционной рекомендацией
При копировании ссылка обязательна Нашли ошибку: выделить и нажать Ctrl+Enter